— Ну…
— Что?
— Если это, конечно, можно считать побочным эффектом, — некоторые очень верующими стали, — барышня слегка замялась.
— А, это! Ну, это ладно. Главное, чтобы не пил! А если верующий, так ещё и лучше. — «Может, хоть начнёт вести себя по-человечески!» — подумала Долли. — Ну ладно, значит в четверг, в два?
— В четверг, в два.
— До свиданья.
— Всего доброго.
Долли положила трубку и выдохнула. Три тысячи! Это все деньги, какие у неё есть!
— Если твой папаша после этого хоть пять грамм, хоть посмотрит в сторону бутылки — я это НИИ с землёй сровняю! — пригрозила Гришке Долли. — Фу-у-у-х… Господи, вот с Танькой теперь непонятно что будет. Вот урод! Это же надо — собственного ребёнка чуть не зашиб! До белой горячки допился! Нет — если бы не жильё, развелась бы, на хрен. Лучше уж одной.
Облонская вдруг заплакала. Ей стало невыносимо жалко и детей своих, и себя.
Тут раздался телефонный звонок.
— Алло, — устало выдохнула в трубку Дарья.
— Дарья?
— Да… Мама?
— Это я.
Впервые за четыре года родители Облонской пригласили дочь к себе в гости с внуками и даже выслали денег на билеты.
Дарья не могла поверить своему счастью. Как только она положила трубку, то тут же грохнулась на колени:
— Господи! Спасибо!
Проблема с детьми решилась самым чудесным и невероятным образом. Таня в больнице, где ей предстоит провести… некоторое время. А Гришку можно будет оставить у матери. Не выгонит же она своего родного русского внука!
Мама-антисемитка
Дарьина мама, впрочем, была не слишком рада тому, что приехавший погостить внук остаётся на неопределённое время, да ещё и с расчётом на полное содержание.
Алла Демьяновна — желчная старуха с землисто-серым цветом лица, в лиловом платье и кирзовых сапогах — недовольно смотрела на лежащего на кроватке русского внука, которому, поди, надо у Любки каждый день молоко покупать от её коровы. Ох уж эти хохлы и евреи, всё зло от них!
Любка-хохлушка так разжирела на своём сыре, твороге и сметане, что еле ходит, сволочь. Да ещё на рынок возит продавать! И все дачники у неё подъедаются. За прошлое лето у Любки появился и сарай новый, и электрокосилка. А за пять лет, что эта хохла тут живёт, нажито ею столько, сколько родители Дарьи не смогли за всю жизнь заработать!
— Папа, а чего вы в город-то не едете? — спросила Дарья. — Уже сентябрь, холодает.
— А картошку кто выкопает? — тут же взбеленилась Алла Демьяновна. — Бомжи? Это тебе хорошо. Живёшь на всём готовом, а нам тут не до жиру, быть бы живу!
— Мам…
— Что «мам»?! Не буду у Любки молоко покупать! Не буду, сказала! — и Алла Демьяновна стукнула кулаком по столу, а затем скрестила руки на груди. Ни дать ни взять злая карикатура: «Керенский в женском платье изображает Наполеона».
Долли вопросительно уставилась на мать, последний пассаж остался не совсем ясен. Дарья только сделала вывод, что, видимо, Гришка останется на неделю без парного молока, которое тут можно по дешёвке покупать у какой-то хохлушки Любки.
— Мам! Ну а как Гришка без молока? Тем более по семь рублей! Парное! Да у нас бы его с руками оторвали, это ж можно целый трёхлитровый бидон купить за двадцать один рупь, а у нас столько литр стоит. Причём литр пакетного! Там молока-то с гулькин нос, вода всё.
— Подкидываешь, значит, родителям?! С мужем разладилось, значит, всё? Дети не нужны? Вот все вы современные матери — кукушки такие!
— Мам, ну это же ненадолго… Вот Стива поправится…
— Поправится… Дождёшься! Если мужик запил — это всё. — Алла Демьяновна злобно смотрела на дочь.
— Ну что ты так смотришь?! Дырку протрёшь! — наконец вскипела Дарья. Затея с приездом к родственникам перестала казаться ей такой блестящей. По всей вероятности, ей придётся возвращаться обратно с Гришкой.
— Вот! Я тебе говорила: Облонский — значит, еврей! — наконец прорвало Аллу Демьяновну.
— Да что ты к евреям прицепилась, мама! Русский он!
— Откуда такая уверенность?
— Алкаш! Ты когда-нибудь видела алкаша-еврея?
— А что, все русские алкаши, что ли? И вообще, жид — это не национальность! Это состояние души!
— И чем же Степан жид?
Алла Демидовна вспыхнула как бенгальский огонь:
— Да всем! Одна рожа чего стоит!
— Рожа у него что ни на есть самая русская! Волосы светлые, глаза голубые. Всю жизнь только шляется, пьёт и не работает! Русский стопроцентный!
— Дура ты набитая! Как была всю жизнь дура, так и осталась! — Алла Демьяновна вскочила и быстро пошла на кухню. — Тьфу! — обернулась она в дверях.
— А ты не плюйся! Если дура — значит, есть в кого! — Дарья сжала руками голову.
Её прежняя жизнь навалилась внезапно всем своим грузом. Когда-то Долли сбежала из этого дома с одним-единственным намерением — никогда больше сюда не возвращаться. И вот — как будто всё началось заново.
— Н-да-а… Поговорили называется, — вошедший отец поставил в угол возле печки ведро с углём.
— Зачем было вообще меня приглашать? Да ещё с детьми!
— Ну-ну… — Николай Борисович сделал успокаивающий жест руками. — Не шуми. Вас вдвоём с матерью нельзя оставлять. И потом — как, ты думала, она отреагирует? Являешься через пять лет с ребёнком и говоришь, что твой муж лечится и Гриша пока у нас поживёт! Я, признаться, тоже не ожидал.
— Папа! Ну а где мне ещё его оставить?! — Долли с мольбой воззрилась на отца.
— Где-где… Я что, сказал что-нибудь? Пусть остаётся на сколько потребуется… — отец потянул себя за правый ус.
— Ты действительно не против? — Дарья знала, что отец против, потому что мял в руках шапку и хмурил брови, время от времени разглаживая складку на лбу пальцами. — Папа! Но это же ваш внук! Можно подумать, я много прошу! Всего месяц, пока Стива не вылечится!
— Да… но…
— Что «но»? Давай говори прямо! Не юли.
— Дарья, послушай, мы с мамой совсем не уверены, что сможем ухаживать за Гришей…
— Ты из-за денег, что ли? Из-за денег, да?
— Нет… В общем… А-а, хрен с ним! — отец махнул рукой, побагровел, неловко развернулся и вышел.
