Легенды Дерини

косу. — А потом… После Гвиннеда настанет черед Юга: Р'Касси и Хортисса. Без тебя нам не обойтись. Венцит понимает, что в войне ему нужны постоянные союзники. А я знаю, что наместники нам понадобятся еще дольше.

— И у меня есть причины ненавидеть юного короля из Ремута.

— Для тебя это вопрос чести.

— Ах, да, честь… — Он вскинул левую руку. На безымянном пальце блеснуло серебряное кольцо с тигровым глазом. — Это ее подарок. Там внутри надпись на древнем языке Дерини. А снаружи значится — Outremer, то есть «за морями». Она подарила мне его, когда я впервые повел свой вольный отряд на юг… Мне тогда исполнилось восемнадцать. Почти что обручальное кольцо. Лучшего у меня не будет. Я уничтожил бы Гвиннед ради нее. Сровнял Ремут с землей, засыпал землю солью и сложил бы горы черепов на речном берегу. Я сделал бы это, — что для меня Гвиннед?! Так давай поговорим о чести. Она любила меня и сказала, что желает сделать это в одиночку.

Так не смейте теперь трепать передо мной ее имя и взывать к отмщению. Я смертельно устал от того, что все вокруг пытаются на меня давить. За тебя я бы сражался где угодно, но никогда не стану драться за Венцита. Если Халдейны придут в Арьенол, я встану на твою защиту, Лайонел. Ведь это ты сделал меня солдатом; ты был с моим отцом, когда он погиб…

Если это будет твоя война — можешь послать за мной. Но я не желаю сажать Венцита на престол, который должен был по праву принадлежать ей. И я не собираюсь сжигать Гвиннед дотла, и не стану ликовать, когда Олень войдет в Ремутский замок. Это ваша война, — так идите и сражайтесь. Пусть солнце воссияет над вами, и день вашей победы будет прекрасен. Ты великолепный политик, способный управлять людьми, а также превосходный полководец. Я служил под твоим началом и восхищаюсь тобой. Надеюсь, вы втопчете знамена Халдейнов в грязь. Но я не пойду с вами на Ремут. Все равно я не смогу добиться той мести, которая будет значима для меня, а ничего иного вы не сможете мне предложить.

Он повернулся к своему старшему помощнику.

— Принеси бренди. Я буду любезным хозяином и выпью за здравие Венцита и Мораг, и за праздник нового года. Но я никуда не поеду.

* * *

Ллиндрут Медоуз.

Фалькенберг ощутил, как бренди обжигает ему горло. Он пил с обеда, когда Аврелиан принес ему эту весть, и теперь даже тончайший букет утратил всякий вкус.

Ллиндрут Медоуз. Когда-то он там бывал. На второе лето по возвращении, когда они с Аврелианом провожали Кариссу из Белдора в Кэйр Керилл. На ней были мужские походные доспехи и узкие сапоги, а волосы клубились за спиной подобно светло-золотистому туману. В эти дни она скинула жестокую личину Сумеречной колдуньи, и яростный упрямый огонек на время угас в ее взоре…

Подтянув колени, он забросил ногу на низкий столик.

Так что, еще немного бренди? И воспоем же гибель королей…

— Все как в нравоучительной пьесе, верно? — заметил Аврелиан, поворачивая хрустальный бокал и любуясь его гранями на просвет в сиянии свечей, горевших в кабинете Фалькенберга. — Все это похоже на какое-то нелепое представление. Полководцы и короли ведут Большую Игру… Земли, власть, высокая политика… А затем внезапно начинаются эти нелепые явления Сил Света и Тьмы, И всё приобретает Мораль и Высший Смысл. И всем кажется, будто происходящее хоть что-то означает…

Аврелиан позволил себе коснуться мыслями темного свечения, окутавшего сознание Фалькенберга.

Стало быть, ты видишь это как Тень и Свет, Кристиан? Желаешь ли, чтобы я воспел Глубинный Смысл для тебя?

Смысл? Фалькенберг поднял руку, которую тут же окружил лазурный ореол, и начертал линии в воздухе: изогнутые обводы, которые могли бы быть границами его владений.

Взгляни на карту. Вот и весь смысл. Ничего более.

Аврелиан задал мысленный вопрос, подпустив в него толику иронии.

И честь, возможно?

Сжался кулак, и сияние исчезло. Фалькенберг поднял ментальную защиту.

— Не смей. Я не потерплю этого от тебя.

— Но ведь они говорят именно так. Сперва — госпожа, а теперь и твои друзья… Они помнят Брэна и Лайонела, все гордились Брэном после Коннаитской кампании и Лайонелом после Сомлё Силлаги. И теперь чего-то ждут от тебя.

Фалькенберг уткнулся лбом в колени.

— Сейчас в Ремуте поют Те Deum Келсону Халдейну, прославляя триумф Добра и Света. Там, внизу, в парадном зале, они все хотят, чтобы я поклялся отомстить за Кариссу. Но Боже правый, ни моя ярость, ни то, что я Дерини, ни даже наша любовь с Кариссой не значат ровным счетом ничего. Все дело в картах. — Он подлил себе еще бренди. — Аларику Моргану за ужином в Коротском замке прислуживает больше лакеев, чем у меня всадников в отряде… Нам следовало отправиться с Венцитом…

— Разве ты сумел бы удержать Венцита от глупостей?

— Я ведь не сумел уберечь Кариссу, верно? Так чем же лучше Венцит Фурстан? Нет, но каков недоумок! Не представляю… Магический поединок!.. Брэна еще можно было обмануть или запугать, но Лайонел-то не мог не понимать, во что ввязался! Боже правый, мы — высшие Дерини, и моя сила не меньше, чем у Венцита… но ему все равно следовало бы положиться на мощь клинков. И даже в самом конце кто-нибудь, — хоть тот же Меррит, — должен был поднять войска в атаку. Я не смог бы этого сделать. Но ради Лайонела и Брэна обязан был попытаться…

— Не разум судит под конец, но хладный меч… — Аврелиан отставил в сторону бокал. — Венцит бы попросил тебя сопровождать его. Ты лишь стал бы еще одной жертвой, принесенной Корамом на алтарь самоуничтожения.

Фалькенберг прикрыл глаза.

— Стефан Корам все же ухитрился сыграть в. Господа Бога. Наконец получил распятие, о котором всегда так мечтал. — На губах его мелькнула безрадостная ухмылка, похожая на оскал черепа. — И все же… О, как ему, наверное, нравилось быть Ридоном! Он чувствовал себя столь восхитительно виновным…

— И быть святым Камбером тоже: Stephanus Defensor Hominem, — поддержал его Аврелиан.

— Знаешь, а ведь он явился на коронацию Келсона Халдейна, — продолжил Фалькенберг. — Печать Защитника, как поют арфисты… Он пришел ради того, чтобы посмеяться над ней. Как славно вкусить всего разом: самопровозглашенный святой, король, или королевский Защитник. — Он нахмурил брови. — Мы могли бы остаться в Бремагне… владения на границе и командование приграничной конницей. Или даже в эмиратах, под сенью лимонных деревьев в монастырских садах Квазии… шербет и ледяное молоко, шахматы и метафизика Аламута…

— Нет. — Аврелиан вздохнул. — Ты никогда не смог бы там остаться. Даже если бы отправился к эмиру аль-Джабалю и медитировал о Пустоте на лезвии кинжала. Подумай об этом. У тебя есть владения в Бремагне. Да, и кстати… великолепная вилла в Вейре. Но однажды является гость: «О, вы слышали о поединке на коронации в Гвиннеде?»

— И что мне это дало?.. — Потянувшись, Фалькенберг погасил свечи на столе. — Уходи. Я пьян и начинаю предаваться жалости к себе. Не хочу показаться слабым или озлобленным. Уходи.

Он прижался лбом к коленям и зажмурил глаза.

* * *

Двадцать лет назад, сказал бы Кристиан Фалькенберг. Однажды в хмурый зимний день мавры Насра ад-Дина разбили рыцарей короля Бремагны при Вратах Наковальни.

Почти половина всей бремагнийской знати полегла среди девяти тысяч закованных в сталь мертвецов, оставшихся лежать на скалах и мерзлом песке. А следующей весной Льюис ап Коналл умер во сне, — старик, так и не сумевший воплотить в жизнь свою мечту о возрожденном и едином Коннаите.

Пятнадцать лет назад Марлук затеял свой заведомо обреченный поход против Бриона Халдейна и