обязанностям. Меня еще не уличили в предательстве и, может быть, я буду еще в чем-то полезен.
— Отлично, — Келсон кивнул. — Удачи тебе, отец.
— Благодарю, сэр. — Хью поклонился. — А вы, Дункан, — он пожал Дункану руку и постарался заглянуть тому в глаза, — будьте осторожны, мой друг. Я не знаю, в чем вы провинились, да и не хочу знать, но буду молиться за вас.
Дункан похлопал его по плечу, кивнул, и затем Хью покинул покои короля. Как только за ним закрылась дверь, Дункан взял со стола пергамент и стал его складывать. Шелест пергамента был единственным звуком в комнате. Теперь, когда у Дункана созрел план, он уже мог управлять своими чувствами, он снова стал спокойным и невозмутимым. Дункан, пряча письмо в карман своей сутаны, взглянул на Келсона: мальчик стоял у кресла, глядя невидящими глазами на дверь.
— Я хочу взять это письмо с собой, если у тебя нет возражений, мой принц, — ведя пальцем по погнутому краю кубка, сказал Дункан. — Алярик наверняка захочет взглянуть на него.
— Да, конечно, — придя в себя, ответил Келсон. — Дядя, ты позаботишься об эскорте. И скажи Ричарду, что он тоже поедет. Отцу Дункану может понадобиться надежный человек.
— Хорошо, Келсон.
Кошачьим движением Нигель поднялся из-за стола и направился к дверям, мимоходом похлопав Дункана по плечу, а Келсон подошел к камину и пристально посмотрел в огонь.
Дункан, заложив руки за спину, рассматривал пол перед собой. Были некоторые вещи, которые они могли обсуждать столько втроем: он, Алярик и Келсон. И Дункан почувствовал, что мальчик встревожен.
Дункан кашлянул и увидел, что плечи Келсона вздрогнули.
— Келсон, — сказал он, — мне пора.
— Я знаю.
— Ты не хочешь передать что-нибудь Моргану… какое-нибудь послание?
— Нет. — Голос мальчика был напряженным, звенящим. — Только скажи ему… скажи ему…
Он повернул к Дункану бледное лицо. Дункан в тревоге подошел к Келсону, обнял за плечи, повернул к себе, взглянул в его расширившиеся испуганные глаза. Мальчик стоял весь сжавшийся, напряженный, пальцы были стиснуты в кулаки, но не от негодования и ярости — от страха. Серые глаза Келсона, наполненные непрошенными слезами, не были глазами отважного юного короля, в смертельной схватке, чтобы сохранить свой трон, победившего и уничтожившего зло. Это были глаза ребенка, которого судьба слишком рано заставила повзрослеть и жить в этом суровом и безжалостном мире. Дункан посмотрел на мальчика с состраданием: несмотря на то, что Келсон был король — он все еще четырнадцатилетний мальчик.
— Келсон?
— Пожалуйста, будь осторожен, отец, — дрожащим голосом прошептал Келсон.
Дункан притянул мальчика к себе, прижал к груди, почувствовал, как все тело Келсона содрогается и понял, что юный король отдался очищающему и успокаивающему действию слез. Дункан погладил Келсона по голове, ощутил, что его рыдания стали тише. Священник еще крепче прижал к себе мальчика и произнес мягким голосом:
— Давай поговорим, Келсон. Происходящее не так ужасно, если внимательно рассмотреть все обстоятельства.
— Да, — всхлипнул Келсон, пряча лицо на груди Дункана.
— Давай предположим, что случится самое худшее, — сказал Дункан.
— Х-хорошо.
— Ну, отлично, тогда говори, о чем ты думаешь?
Келсон немного отстранился от Дункана, посмотрел на него сверху вниз, затем вытер глаза, повернулся к камину.
— Что… — пробормотал он дрожащим голосом. — Что случится, если тебя и Алярика арестуют, отец?
— Хм, это зависит от того, кто и когда, — уклончиво
ответил Дункан.
— Предположим, Лорис.
— Сначала я предстану перед духовным судом, — после недолгого молчания сказал Дункан. — Если они могут что-то доказать, то они лишат меня сана, а может даже и отлучат от церкви.
— А если обнаружат, что ты наполовину Дерини, они убьют тебя?
Дункан задумчиво поднял брови.
Даже трудно предположить, что произойдет, если они раскроют мою тайну, — сказал он. — Поэтому я бы лучше согласился на отлучение, чем на это. Вот первая причина, почему я не хочу, чтобы меня арестовали. Это будет ужасно.
Келсон улыбнулся сквозь слезы.
— Ужасно… Да, я согласен. А ты можешь убить их, если это произойдет?
— Скорее всего, нет, — ответил Дункан. — И это вторая причина, почему я не хочу попасть к ним в руки.
— А Алярик?
— Алярик? — Дункан пожал плечами. — Трудно сказать, Келсон. КАжется, Лорис просто хочет, чтобы Морган ему подчинялся. Если Морган отречется от своего могущества и даст клятву не пользоваться никогда им, Лорис отменит интердикт.
— Алярик так не поступит, — горячо воскликнул Келсон.
— О, я в этом уверен, — согласился Дункан. — Тогда интердикт обрушится на Корвин, и мы будем втянуты как в политические, так и религиозные столкновения.
Келсон удивленно посмотрел на него.
— Почему политические? Что случится?
— Так как Алярик — это основная причина интердикта, все люди Корвина откажутся идти на летнюю кампанию под его знаменем, таким образом, ты лишишься пятой части своей армии. Алярик будет отлучен, так же как и я. Ну, а дальнейшее ты можешь представить и сам.
— Я? Как?
— Все очень просто. Так как я и Алярик будем преданы анафеме, то мы будем, словно прокаженные. Любой, кто осмелится с нами общаться, тоже подвергнется наказанию. Так что перед тобой будет альтернатива. Или ты подчинишься диктату архиепископа и отречешься от меня и Алярика, потеряв лучшего генерала перед самой войной, или же ты пошлешь к дьяволу архиепископов и примешь Алярика — тогда весь Гвинед подвергнется интердикту.
— Они не посмеют.
— О, они посмеют. Пока сан короля тебя защищает, Келсон, но боюсь, этому может прийти конец. Твоя мать предвидела это.
Келсон опустил голову, вспоминая случившееся неделю назад — как его мать, может, случайно — описала все, что теперь происходило…
— Но я не понимаю, почему ты хочешь уехать так далеко? — спросил Келсон. — Почему Святой Киль? Ты же знаешь — от него всего несколько часов езды до Истмарта, а там через несколько месяцев начнется война.
Дженана спокойно продолжала собираться, передавая платья из гардероба девушке-служанке, которая складывала их в обитый кожей дорожный сундук. Она была в трауре по мужу, так как прошло всего четыре месяца со дня смерти Бриона: голова непокрыта, каштановые волосы красно-золотым каскадом струились по спине, схваченные у шеи одной единственной золотой булавкой. Она повернулась к Келсону, а Нигель предостерегающе нахмурился у нее за спиной.
— Почему Святой Киль? — переспросила она. — Потому что я жила там несколько месяцев много лет назад, еще до твоего рождения. Мне нужно уехать, если я хочу еще жить.
— Есть же тысячи более безопасных мест, если уж ты решила уехать,
— сказал Нигель, нервно комкая края голубого плаща. — У нас много других забот, кроме беспокойства о том, что на монастырь могут напасть разбойники и похитить тебя — если не хуже.
