Клод подписал постскриптум на полях:
Клод перечитал письмо. Он подумал, что зря так много написал о предательстве, хотя в целом остался доволен. Он также не был уверен в правильном написании некоторых слов и хотел поставить на них кляксы, но в конце концов решил оставить все как есть. Его мать не умела читать, поэтому он нарисовал комнату. Зато умела старшая сестра, однако та вряд ли нашла бы ошибки, даже если они были. А вот за кляксы сестра бы его точно высмеяла. Кроме того, аббат частенько говаривал, что правописание – это личное дело каждого.
Клод сделал копию, на которой написал адрес. Запечатав письмо изрядным количеством сургуча, он приколол его к стене среди множества других листков. Он долго смотрел на него, потом задул свечу, и все погрузилось в темноту – во вполне определенную и ужасающую темноту.
И по сей день человечество не придумало лучшего способа ввести человека в заблуждение, чем написать ему письмо. А уж в то время, когда жил Клод, эпистолярные беседы являли собой просто торжество тайного над явным. Письмом, как средством передачи информации, пользовались вовсе не для того, чтобы говорить об элементарных истинах или сложных страхах.
Несоответствие между тем, кем Клод был на самом деле и кем хотел казаться, налицо. Возьмем, к примеру, хотя бы это: как могла комната, освещенная «большими резными канделябрами», погрузиться в темноту после тушения одной-единственной свечки? Полагаю, стоит пролить немного света на то, как в действительности жил Клод Пейдж через месяц после приезда в Париж.
Для начала заметим, что первая половина письма представляла собой описание отъезда из поместья. Только во второй половине присутствуют откровенные фальсификации. Клод полагал, что, не рассказав матери о плачевных условиях, его окружавших, он избавит ее от лишних волнений. Так что же это за плачевные условия? Ну, во-первых, Клода не окружали стены, оклеенные набивным ситцем, и другие роскошные вещи, о которых он писал. Клод описал не свое жилище, а апартаменты барона де Безенваля. (Плюмо соблазнил служанку барона и, полагаясь на информацию, предоставленную ею, опубликовал скандальную статью в газете.)
Клод жил все там же, в комнатах на чердаке, что он снял в день приезда. За месяц проживания в них он успел прочувствовать всю безнадежность своего положения и просто не мог рассказать об этом матери. Отсюда и просторные комнаты, а не потолки, заставляющие горбиться так, что еще немного – и станешь карликом. Отсюда и белый мраморный камин, а не заложенный кирпичами очаг. Отсюда ценные вещи, а не комната, заваленная опилками. Не было никаких столов из порфира, только сломанное прядильное колесо валялось на полу. Не было резных канделябров, и даже восковые свечи стали теперь для Клода роскошью. Он писал письмо в свете сальной свечи, которая жутко коптила и оставляла длинные черные полоски, напоминавшие тополя, на потолке. Да, стены были оклеены, но не набивным ситцем. Письмо он приколол к указу, подписанному неким Антуаном-Жаном-Гильбертом-Габриелем де Сарти, полицейским лейтенантом, его якобы хорошим знакомым. Но он не знал этого человека. Его имя ни о чем не говорило Клоду, он просто подолгу смотрел на него, пытаясь уснуть.
Клод действительно познакомился с Пьеро Ринальдо Карли-Рубби, хотя истину он вновь приукрасил. Юноша повстречал Пьеро в первое же утро, когда проснулся от звука хлопающих ставен. Он поднялся с тюфяка, чтобы посмотреть, что же Париж приготовил для него, и ударился о балку. С невозмутимым видом Клод выглянул в слуховое окошко и осмотрелся. На другой стороне внутреннего двора юноша увидел ряд горгулий, сердито смотрящих вперед и усмехающихся – они напоминали ему Адольфа Стэмфли. На другой стороне здания Клод заметил белье, в основном пеленки, висевшее на веревке. Он сделал вывод, что они принадлежат кормилице, о которой говорилось ночью. Его предположения подтвердились, когда из окна показалась женщина с торчащими в стороны грудями – два младенца жадными губами впивались в ее соски. Кормилица не была красоткой, но приятно улыбалась, несмотря на детей, требующих молока. Улыбаться она перестала, когда увидела, что ее белье бьется о грязную сточную трубу. Кормилица выругалась, схватила пеленки и ушла в комнату.
Вонь, которую Клод почувствовал еще ночью, забираясь по ступенькам, снова ударила в нос. Это нечто пахло даже хуже, чем высушенная полевая мышь. Он выяснил, что запах исходит из комнаты этажом ниже. Постучал в дверь. Она оказалась открыта. Клод заглянул внутрь и понял, что причиной вони является гигантский ястреб, распростерший крылья и вцепившийся когтями в ветку дерева. Клод увидел бесчисленное множество птичьих тушек, свисающих с крючков, с заткнутыми клювами, чтобы из них не текла кровь. А после этого Клод познакомился с Пьеро Ринальдо Карли-Рубби, чучельником, среди клиентов которого была и Академия наук, и множество выдающихся граждан города.
Пьеро обладал широкими мускулистыми плечами и крепким телом. У него было на удивление свежее лицо, несмотря на то что в комнате царила темнота. Но красивым его назвать нельзя. Расплющенный нос, практически раздвоенный, украшал его огромную голову. Это, а также тошнотворный запах, преследующий всех людей подобной профессии, придавали ему сходство с летучей мышью, правда, бескрылой. С венецианской летучей мышью. Его отец, Джузеппе Ринальдо Карли-Рубби, был подданным Венецианской республики, а также анатомом и хирургом. Он считал, что хирургическое мастерство – единственное, чего стоит добиваться в жизни, и хотел, чтобы сын продолжил дело, которое он так выгодно устроил. Обучение началось еще в детстве. Пьеро ездил вместе с отцом по больным и к восьми годам научился пускать кровь. К сожалению, Пьеро не понравилось лечить болезни. Он постоянно заражался от больных.
Во время путешествия в Милан Джузеппе Ринальдо Карли-Рубби показал сыну сцену свежевания животного. Картина навсегда осталась в памяти Пьеро. Вернувшись домой и сделав кровопускание племяннику верховного судьи Венеции, анатом отвез сына к братской могиле Маккавеев – склепу, на стенах которого изображалась сцена их мученичества. Картина заинтриговала Пьеро. Через год ему показали восковые фигуры людей на разных стадиях заболевания чумой. Он понял, что ему интересна не сама анатомия. А когда в коллекции дожа[56] Пьеро натолкнулся на чучело павлина, он осознал, что скорее хочет оживлять мертвых, нежели лечить умирающих.
