— Не может быть! — удивился Алекс. — Это же под пятьдесят по Цельсию.
— Сорок восемь. Я лично замерял. Окна большие, задраены наглухо, помещения крохотные, вентиляции никакой, да еще звукоизоляция из какой-то дряни вроде стекловаты. А теперь представь: ты не один в камере, а вас четверо или пятеро.
— Как пятеро? — еще больше изумился Шеллен.
— Так, пятеро. Это сейчас здесь мало народу, а прошлым летом ты бы посмотрел. В одном только июле мы приняли шесть тысяч. — Сержант так и сказал: «мы». — Почти все из Франции и в основном десантники. А «холодильники» рассчитаны на двести человек. Вот и прикинь. Следователи работали в три смены. На каждого пленного два часа, не больше. Зато уж посылок скопилось…
— Каких посылок? Красного Креста?
— Ну да. Считай, на каждые восемь человек полагается одна в неделю. Так?… А поскольку сидят здесь по два-три дня, то они вроде как и не заработали и им можно не давать. Соображаешь?
— Вот, значит, откуда у немцев натуральный кофе, — догадался Алекс. — Что же вы крестоносцам не сказали? А говоришь, образцовое заведение.
— Да ты, я вижу, не понял, — засмеялся сержант, — немцы-то тут ни при чем. К посылкам они вообще не касаются. Распределением занимаются наши. — Тони бросил окурок и вдавил его ботинком в талый снег. — Ты еще многого не знаешь. Эти самые посылки, в разобранном, конечно, виде, потом оказывались на черных рынках Оберурзеля, Франкфурта и даже Висбадена. Пустые коробки и ящики мы предъявляли потом для учета, после чего сжигали в котельной. Всё чин чинарем.
— Продавали, значит, обкрадывая своих?
— Можно сказать и так. У нас тут был один, который как раз сидел на распределении, так ему по выходным разрешали даже полетать на их «сто девятом».
— На «Мессершмитте?» — не поверил Алекс.
— Ну да. Здесь, в Эшборне, неподалеку, есть летное поле, так они там устраивали пикники с девочками и полетами.
— Черт! — возмутился Алекс. — Можно же было улететь. Тут до Бельгии двести километров.
— Ну улетит один, и что? — не согласился Тони. — Остальных за это под замок, и прощай пивная. Потом ведь все равно лавочку с посылками прикрыли, ни сюда, ни в пересыльный теперь их не возят. Нам сказали, раз вы разбомбили Любек, через порт которого шли основные грузы Красного Креста, то и сосите теперь лапу. Хрен вам, а не посылки. А жаль. Особенно хороши были наши, из Англии, — произнес сержант, мечтательно причмокнув. — Кроме овсянки с тушенкой там были порошки для всяких бульонов, а также яичный порошок, порошок для заварного крема, пудинга и чего-то еще. Я уж и не помню. В новозеландские клали много всяких сладостей — различные джемы, мед, сгущенку и шоколад. А вот канадские я не любил: масло, невкусный мясной рулет, чай, кофе да бисквиты. И всегда соль. Ну скажи, на кой черт слать сюда соль, которой и так хватает?
— Слушай, у меня от твоих воспоминаний живот сводит, — взмолился Алекс. — Ты лучше расскажи, что потом-то было?
— А что было? Люфтваффовская комиссия тоже навела тут порядок: кое-кого из своих на фронт за панибратство с пленными, почти всю нашу бригаду — в дулаг и по «санаториям». Вот так. А с тобой, кстати, кто тут работал?
— Оберет Лаубен.
— Так ты офицер, что ли? Лаубен работает с офицерами.
— Флаинг офицер.
— Понятно, — кивнул сержант. — Тебе повезло. Лаубен никого не сдает в гестапо.
— А другие?
— Другие — бывает. Не понравишься — найдут какую-нибудь закавыку или сами выдумают. И за телефон. Подследственного во Франкфурт. Особенно доставалось полякам. Всех, правда, возвращали, но, сам понимаешь: или несколько суток здесь, или месяц, а то и два в тюрьме, где тебя каждый день обещают расстрелять как шпиона.
В это время они заметили направлявшегося к ним гауптмана. Это был тот самый офицер, что три дня назад принимал Алекса. Оба встали, сержант отдал честь.
— Вы Шеллен? — спросил немец Алекса, глядя в какой-то список.
— Да.
— Идите к центральным воротам и ждите там.
Алекс попрощался с разговорчивым сержантом и пошел в указанном направлении.
Через час ему и еще шестерым только что подошедшим пленным велели выйти за ворота и забираться в стоявший на обочине грузовик с тентом. К ним залезли два солдата: один — юнец с впалыми щеками и бледным лицом, второй — его полная противоположность. Немолодой и очень полный, этот второй, кряхтя, кое-как перебрался через борт и после долго пыхтел. Подошел офицер, сделал перекличку. Несколько раз хлопнули двери кабины, и машина тронулась.
С полчаса ехали по шоссе, потом свернули на раскисшую от весенней оттепели объездную дорогу, поползли по ней, виляя из стороны в сторону, и вскоре застряли. Из разговора охранников Алекс узнал, что шоссе впереди разбито бомбами. Несколько раз пленные вместе с немцами выпрыгивали из кузова и совместными усилиями толкали грузовик. На третий раз пожилой солдат, которого звали Хольм, совершенно уже выбился из сил и не мог самостоятельно забраться в машину. Видя, что щуплый немец также не в состоянии затащить напарника, на помощь пришли пленные.
Алекс спрыгнул вниз и взял у толстяка его карабин. Двое пленных стали тянуть пыхтящего Хольма за руки вверх, а Шеллен, весь вымазавшись об его сапоги, подсаживал снизу, держа карабин как перекладину. В следующий раз толстому немцу хором предложили оставаться в кузове, что он и сделал, перебравшись поближе к кабине.
Семьдесят километров до Вецлара они преодолели за три с половиной часа. В пересыльном лагере их встретил сам комендант.
— Это дулаг люфт, — коротко пояснил он. — Надеюсь, вам здесь понравится. Я — комендант лагеря полковник Варнштадт. Кто из вас Шеллен?
— Я, — вышел из строя Алекс. — Флаинг офицер Алекс Шеллен.
— На ваш счет у меня особые инструкции. Дежурный, уведите остальных. — Он повернулся к Алексу: — Пошли.
В канцелярии у Алекса забрали его единственный документ, который назывался кригсгефангененкартой, поставили на нем синий штампик со словами «дулаглюфт» и дату прибытия.
— Сейчас на медосмотр. Вне очереди, — скомандовал Варнштадт находившемуся тут же оберфельдфебелю, — Сегодня же пусть выпишут медкарту. Потом, Фриц, найди ему койку на одну ночь.
Медосмотр заключался в нескольких вопросах, заданных фельдшером.
— Что с головой?… Какие еще жалобы?… Дизентерия?… Венерические заболевания?… Чесотка?…
Алекс так и стоял в шинели и грязной, съехавшей набок повязке, сняв только свое несуразное кепи.
— Все, свободен. Что?… Выписать карту?… Ладно, обожди в коридоре.
Поиски свободного места для ночлега оказались делом менее простым. Подойдя к одному из бараков, Фриц велел Алексу зайти внутрь и пройтись по комнатам.
— Потом вернешься и назовешь мне номер, — сказал немец, прикуривая сигарету.
Алекс стал поочередно заходить в комнаты и спрашивать, все ли места заняты (назвать эти комнаты камерами было бы неправильно, поскольку они не имели решеток на окнах и не запирались). Ему кто-нибудь отвечал «Все», и он шел дальше. Комнаты были ненамного больше, чем в «холодильниках» Аусверштелле. Почти все их пространство занимали двухъярусные нары на шесть или восемь мест, установленные квадратом вдоль стен. В центре стоял небольшой стол, часто заваленный газетами, какими-то баночками, мисочками и прочим хламом, включая игральные карты. В нетопленых помещениях стояла сырость, и все свободное пространство стен, утыканное гвоздями, было увешано одеждой. Всевозможное тряпье свисало и с нар, так что комнаты походили на неприбранные кладовки.
