– Ну вот, пожалуй, и всё. Завтра вы зайдете за результатом и…
– Как это завтра? Я утром улетаю в Берлин. – Профессор всплеснул руками.
– Я разве не сказал, что выдаю результат на следующий день? Прошу меня простить. Что же делать? А когда ваш самолет? Впрочем, ладно. Вы сможете зайти сюда сегодня часа через полтора?
– Зайду, коли так, – вяло пообещал Юлинг, уверенный в том, что ему черта с два уже захочется снова сегодня выходить из гостиницы.
– Только зайдите обязательно. И вот еще, наденьте, пожалуйста, этот браслет. На левую руку. – Полигар достал из шкафа кожаный ремешок с прикрепленными к нему небольшими черными камушками, – Пусть он будет эти полтора часа у вас на руке, – тон профессора был чуть ли не просительным.
Юлинг нацепил ремешок на запястье рядом с часами, оделся и вышел. Гостиница, где он остановился, была совсем рядом. «Из-за этого нелепого ремешка придется вернуться». Юлинг чертыхнулся и решил, что неплохо бы пойти поужинать.
Часа через два, когда было уже довольно темно, он снова подошел к двери с медной табличкой и нажал кнопку звонка. Профессор выглядел усталым, даже изможденным. Он тяжело вздыхал, будто переживая неудачу. Юлинг вернул ему браслет и сел в уже знакомое кресло.
– Мне очень неловко вам это говорить, – извиняющимся тоном начал профессор, – но вы как раз оказались тем случаем, когда мои вычисления не дают никаких решений. Сплошные противоречия и обрывочные выводы, не поддающиеся толкованию. Лучше бы я убедил вас осмотреть Колизей, чем тащить сюда.
– Сочувствую вам, – вставая, сказал Юлинг. – Ладно, нет так нет.
Он направился к выходу, удивляясь, почему бы этому странному старику не наплести чего-нибудь приятного своему клиенту, который к тому же завтра навсегда уедет. И деньги бы заработал, и конфузиться бы не пришлось.
– Что, совсем ничего не удалось извлечь из моих ладоней и зрачков? – спросил он уже в дверях.
Полигар замялся.
– Вы знаете, обрывки. Не знаю даже, стоит ли говорить.
– Ну всё же?
– Тот, кто уже умер, и тот, кто еще не родился… Эти два человека каким-то образом окажут влияние на вашу судьбу.
– Всё?
– Бойтесь двенадцатой даты.
– ?
– Увы, – профессор развел руками, – знаю, что похожу на Дельфийского оракула. – Он секунду помолчал. – И еще: ваша жизнь вне опасности, пока четыре капитана не встанут одновременно к рулю. Возможно, аллегория…
Юлинг вдруг захохотал.
– Ну это уж совсем из «Макбета»: «Пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес»… Ладно, прощайте.
Он вышел.
На другой день Юлинг был в Берлине и доложил своему начальнику, штандартенфюреру СС Гельману, о результатах поездки. Тот с некоторым недоверием выслушал воодушевленный рассказ молодого сотрудника, прочитал его отчет, полистал остальные бумаги и наконец скупо похвалил. Через два дня эта папка легла на стол рейхсфюрера. Но в этот же день, 2 декабря, Гиммлер был приглашен посетить Каренхалле. Геринг устраивал очередную вечеринку не то по случаю окончания охотничьего сезона, не то по поводу успешного завершения Тегеранской конференции союзников.
Вечером с двумя адъютантами Гиммлер приехал в роскошное поместье рейхсмаршала. В замке, как всегда в дни подобных мероприятий, было многолюдно. В главном зале повсюду пестрели петлицы люфтваффе. Белые с золотом – генералов и фельдмаршалов, желтые с серебром – офицеров летного состава и парашютистов, красные – артиллеристов. Встречались и темно-зеленые петлицы чиновников, и розовые – инженеров. Но белых с золотом было больше. У многих на правом рукаве синели или зеленели манжетные ленты парашютно-десантных полков. Вот только лент с прямыми серебристыми буквами «HERMANN GЕRING» не было видно. Танковая дивизия рейхсмаршала дралась в эти дни в самом сердце Италии под Кассино, где-то в середине голяшки апеннинского сапога.
Не было видно и темно-синих клубных жакетов с белыми жилетками и галстуками-бабочками. Этот вечерний офицерский костюм считался теперь не очень подобающим для суровых будней Третьей империи. Однако белые курточки официантов и расшитые ливреи замковой прислуги не оставляли никакого сомнения в том, что здесь празднество, а не перерыв в заседании военного совета.
Среди мундиров, плетеных погон и аксельбантов, белоснежных манишек с черными галстуками и рыцарских крестов, в воркующем шуме голосов, звоне бокалов и легком дыму турецкого табака плавно фланировали и длинные вечерние платья жен приглашенных. Издали их наряды не казались такими яркими, как у мужчин, но вблизи они искрились бриллиантами и жемчугами и подчеркивали своим присутствием светскость мероприятия.
В центре всеобщего внимания, как всегда, находилась фигура Геринга, необъятность которой усиливалась белым рейхсмаршальским мундиром. На его петлицах были золотом вышиты скрещенные жезлы, окруженные тяжелой гирляндой золотых дубовых листьев. На его погонах, сплетенных из тройного золотого жгута, лежали массивные орлы с такими же жезлами в лапах, отлитые из чистого золота. На левой стороне мундира ярким пятном выделялась восьмиконечная золотая звезда к Большому Железному кресту, единственным обладателем которого он был.
Когда в залу вошел Гиммлер, многие оглянулись. Все знали, что этот скромного вида очкарик с поджатой нижней губой не очень-то понимает толк в подобного рода развлечениях. Из него неважный собеседник, не говоря уже о душе компании. Но здесь он самый могущественный гость, уступающий по силе разве что хозяину. Да и то навряд ли.
Геринг повернул в его сторону свой массивный, как кувалда, подбородок и слегка кивнул. К Гиммлеру подошло несколько человек. Подбежал официант с подносом бокалов. Подкатился столик с фруктами. Через несколько минут один из адъютантов Геринга шепнул на ухо человеку в черном мундире, что рейхсмаршал ожидает рейхсфюрера в рабочем кабинете.
– Генрих, что происходит? – начал с места хозяин замка, как только за ними мягко затворились высоченные двустворчатые двери огромного кабинета. – Ты опять занялся этим дерьмом? Твои люди рыщут по всей Италии, суют свой нос везде, где только можно. Они что, переловили уже всех шпионов и принялись за моих танкистов? Чего ты добиваешься, черт бы тебя побрал? Весь мир знает о нашей благородной акции по спасению барахла этих монахов, а ты теперь хочешь всех убедить, что это не так? Геббельс сорвал голос, доказывая наши исключительно добрые намерения в отношении итальянцев, а твой щенок обвиняет меня в воровстве?
Гиммлер еще больше поджал нижнюю губу и молча хлопал глазами за толстыми стеклами своих очков. Он совершенно не умел разговаривать, когда на него кричали, тем более что вот уже десять лет это могли себе позволить не более двух человек в рейхе. Один из них сейчас как раз и брызгал на него слюной.
Геринг на минуту остановился перевести дух. Он уставился вдруг на значок пилота-обозревателя высшей степени, висевший на левом нагрудном кармане Гиммлера. Это был его личный подарок. Самый дорогой и роскошный военный знак в стране. Да что в стране – в мире! Золотой овальный венок с наложенным сверху красивейшим платиновым орлом. А на крыльях и на груди орла восемьдесят шесть бриллиантов! Да еще семнадцать на свастике, которую он держит в когтях. Этот знак носят лишь несколько десятков человек, в числе которых диктаторы, президенты, премьер-министры и цари союзных и дружественных государств от Испании до японских островов. И этот очкарик, не имеющий никакого отношения к авиации и наверняка ни разу не прыгнувший с парашютом, тоже получил его. В знак дружбы. А что взамен?
– Он напрямую обвиняет меня в краже машины с книгами. Бросая тень на моего фельдмаршала, он напрямую обвиняет меня. Меня! – Геринг постучал себя в грудь. – Все знают, что мои люди преданы мне и всё, что они делают, они делают с моего ведома или по моему приказу. – Геринг отошел в сторону и посмотрел на свой огромный портрет на стене. – А ведь машину-то нашли! – крикнул он, вдруг резко
