проливным дождем, так что до самого Кремса пыли не было. Правда, несколько раз приходилось останавливаться, чтобы убрать с дороги упавшие ветки и целые стволы.
— Я только одного не пойму, Савва Августович, зачем нам понадобился этот небесный концерт? — спрашивал Нижегородский товарища, крутя баранку. — В тихую ночь Ланц, по-твоему, не согласился бы?
— А вдруг? Представь себе, что он заупрямился. Что тогда?
— Ну… ты бы выпустил фантома. Ты у нас уже спец по этим делам.
— Вот именно, — подтвердил Савва. — Но безмолвный фантом в тихой спокойной обстановке — это совершенно не то. Начались бы вопросы: «Что это? Вы видите? Ах, боже мой!» Нет, Вадим, клиента прежде всего надо лишить возможности вступать в ненужную полемику. Вот послушай: прежде всего я бы выпустил не просто фантома, а одного за другим всех великих магистров ордена Храма от де Пейена до де Моле! — гордо объявил Каратаев. — Мне даже жаль, что не пришлось, ведь это моя лучшая работа. Ты потом обязательно посмотри. А сейчас представь: гром, треск, отсветы молний, и в этот момент слева, прямо из стены выходят тени рыцарей в белых полуистлевших плащах и шкандыбают мимо стола приора, пропадая в стене справа. Я, с помощью очков, сообразуясь с обстановкой, регулирую их прозрачность от легкого намека до почти плотного изображения. Все они узнаваемы не только по гербам на щитах, но также по некоторым отличительным признакам. Например, четвертый из них тащит в руках свою собственную голову. Это Бернар де Трембле. При осаде Аскалона он попал в плен, и сарацины отрезали ему голову. А последний, двадцать третий великий магистр, идет объятый пламенем. Это сожженный на костре Жак Бернар де Моле.
— Прелестно, — отозвался Нижегородский, — только не пришлось бы уже после первого магистра искать фра Томаса да посылать его за лекарем, а после того, как этот знаток расистского гнозиса очухается, заново объяснять ему, чего ты, собственно говоря, хотел, зачем приходил и почему по его кабинету бродят какие-то старцы в лохмотьях.
По прибытии в Вену компаньоны сразу расстались. Нижегородский укатил в Берлин «консервировать» (так он выразился) дела фирмы. Предстояло проинструктировать шефа их берлинской брокерской конторы Вильгельма о временном замораживании деловой активности. Оставшиеся пакеты акций «Густава» перепродавались в недавно возникшие союзы и организации, такие, например, как «Общество любителей старинной посуды» или «Союз флористов юго-западной Померании». Создать, а вернее, зарегистрировать в те годы в Германии новый союз или общество любителей чего-нибудь не представляло никакого труда. Гораздо труднее было объяснить Вильгельму, зачем нужно приобретать пакет акций товарищества «Дойче эрнте»,[77] торговавшего сельскохозяйственной техникой и дышавшего на ладан.
— Они поднимутся, Вильгельм, их молотилкам нужна элементарная реклама.
В один из вечеров Вадим посетил барона фон Летцендорфа. Нижегородский заверил его, что на эльзасских виноградниках все под контролем, что не далее как позавчера на счет компании «Золото Рейна» им переведен один миллион марок, о чем следует непременно известить будущую владелицу плантаций фрау Винифред. Барон собирался было удивиться, но не успел: на стол перед ним легла его долговая расписка, данная им когда-то в клубе «Галион».
— Что это?
— Ваш вексель, Георг.
— Но…
— Предлагаю устроить ему торжественное аутодафе. — Нижегородский достал из кармана изящную зажигалку.
— Но объясните, черт возьми, что это значит? — не отрывая взгляда от бланка с черным прусским орлом, воскликнул отставной генерал.
— Охотно: вы больше не мой должник. Других объяснений у меня нет.
— Куда вы теперь? — спросил фон Летцендорф, когда Вадим уходил.
— Сейчас в Мюнхен, а затем буду вынужден уехать подальше. Месяца на два. До встречи.
Когда он вышел на улицу, его догнала Вини.
— Я знал, что вы стоите за дверью и подслушиваете, — сказал Нижегородский.
Они отошли в тень липовой аллеи и некоторое время молчали.
— Однажды ночью один человек сказал одной даме, что он сумасшедший, — произнесла наконец Вини, глядя в сторону.
— Над ними висела полная луна, и как раз в этот момент часы на башне пробили половину первого, — задумчиво добавил Вадим.
— А потом он предложил показать ей Севастополь и еще какой-то город.
— А она заявила, что не страдает слабоумием.
— А он поверил.
— А она ушла…
— А он…
— А он по-прежнему сумасшедший и вовсе не намерен лечиться.
Они провели весь оставшийся и два следующих дня вместе, а потом долго прощались.
— Будь осторожна за рулем, особенно когда выезжаешь на мост.
— И ты, когда решишь спасти очередного наследника трона.
Перед тем, как отправиться в Мюнхен, Вадим написал Каратаеву письмо. Опуская его в почтовый ящик, он обратил внимание на наклеенную на конверте марку: небесная молния вонзалась в контур Британии, а ниже было начертано: «Господь, покарай Англию!»
Когда Нижегородский подошел к их дому на Туркенштрассе, из глубины сада ему навстречу с пронзительным лаем бросился Густав. Суча короткими лапами и обдирая о камень отвисшее брюшко, он неуклюже перебрался через фундамент ограды и свалился прямо под ноги своему хозяину. Поставив чемодан, Вадим взял на руки растолстевшего любимца. Собачьей радости не было предела. Выпучив глаза, всхрапывая, мопс тянулся приплюснутой мордочкой к лицу человека.
— Ну-ну, — пытался успокоить собаку Нижегородский. — Гебхард! Где вы там? Заберите чемодан.
Через минуту он уже был наверху.
— Здравствуйте Нэлли, а где Пауль?
— Чинит машину в гараже. С возвращением, герр Вацлав.
— Зовите. Свистать всех наверх! Общий сбор в гостиной.
Сопровождаемый фыркающим Густавом, Нижегородский отправился к себе. Когда с тремя конвертами в руках он появился в гостиной, там его ожидал весь личный состав их трудового коллектива.
— Ваша зарплата, господа, за прошлый месяц, а также отпускные, — протянул Вадим каждому по конверту. — Пауль и Нэлли отправляются в двухмесячный отпуск, с чем я их и поздравляю, а вам, Гебхард, увы, я этого сказать не могу. На вашем попечении остается дом, сад и этот парень, — он показал на абрикосового толстяка, который, успокоившись, уселся на полу и, склонив набок голову, внимательно смотрел на своего хозяина.
— Вы уезжаете, герр Вацлав? — спросил Пауль.
— Мы отправляемся в Южную Америку. Август уже ожидает меня в порту Марселя. Нам давно хотелось заняться натуральным каучуком, но сначала нужно изучить все на месте. Месяца через два, самое большее через три думаю вернуться.
Семнадцатого августа он выехал в Вену.
— Ну, а тут как дела? — поинтересовался Нижегородский у Каратаева после того, как, прогуливаясь по Штадтпарку, он вкратце сообщил компаньону о результатах своей поездки.
— Нормально.
— Митингуют?
