вскоре будет благополучно снято со скалы и в полузатопленном положении отбуксировано в Рённе. Однако весь груз окажется безвозвратно испорченным. Морская страховая компания «Посейдон» откажется платить страховку, сославшись на какие-то нарушения при оформлении документов. Возникнет тяжба, в ходе которой капитан «Мидаса» (он же владелец) разорится и вынужден будет продать свой пароход за долги.
Поразмышляв над всем этим пару часов и сделав несколько звонков, Нижегородский нанял опытного торгового агента и уехал с ним в Данциг. Дождавшись там прихода «Мидаса», он тут же поднялся на его борт и заключил с капитаном контракт на перевозку пшеницы в Норвегию. Тысячу тонн залежалого зерна, изрядно подпорченного какими-то жучками, он нашел здесь же в одном из пакгаузов на отшибе. Качество его было столь плохим, что зерно уже собирались продать на корм скоту, но и тут не могли найти покупателя.
Наблюдая за погрузкой побитых плесенью и изгрызенных крысами мешков, капитан качал головой: после такого дерьма не избежать тотальной дезинфекции трюмов. Однако небывало щедрый фрахт, выплаченный ему странным немцем, заставил смириться с позорным для благородного парохода грузом.
После погрузки осевший ниже ватерлинии маленький «грек» еще два дня оставался у пирса. Оплатив простой, Нижегородский поставил непременное условие: судно должно выйти в море 19 ноября ровно в час пополудни. Именно эти день и час сулили «Мидасу» встречу с внезапно налетевшим штормом вблизи опасных берегов.
Тем временем автор авантюры отправился в страховую компанию «Посейдон» и заключил там обоюдовыгодный контракт с минимальным процентом франшизы. Погода стояла отличная, действие страховки по требованию владельца груза распространялось почему-то только до Копенгагена, так что риск компании был минимальным. Подписание бумаг Нижегородский предварил роскошным обедом в обществе страхового агента в ресторане на Базарной площади, да еще подмазал того пухлым конвертом с пятью сотнями марок. Через час после этого он получил от благодарного клерка документ со всеми необходимыми печатями и подписями, согласно которому в случае стопроцентной порчи груза компания выплачивала господину Пикарту двести двадцать тысяч марок. Последовало крепкое рукопожатие и заверения в совершеннейшем почтении.
— Да! Еще одна маленькая просьба, — сказал Вадим, пряча документы в папку. — Не напишете ли вы мне расписочку в том, что у нас с вами соблюдены все правила и не нарушен ни один из имперских законов? А то, знаете ли…
Девятнадцатого ноября, помахав рукой своему агенту, отправившемуся на борту «грека» сопровождать груз, Нижегородский сел в поезд и уехал домой.
— Ну и для чего вся эта канитель? — спросил его Каратаев по прибытии. — Те сто пятьдесят тысяч, что ты потратил на зерно, фрахт и страхование, мы могли бы без всяких заморочек и не менее выгодно пристроить здесь, на бирже.
Впрочем, Савва не нуждался в ответе. Он понимал, что для Вадима, который по своей сути был игроком, это всего лишь игровая комбинация. Она не сулила большого навара, но привлекала новизной и динамизмом. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось.
Каково же было удивление Нижегородского, когда через два дня им принесли телеграмму из Копенгагена. В ней агент сообщал, что, несмотря на дозагрузку углем в Заснице, они почти не выбились из графика и дней через пять, если не помешает погода, прибудут в Тронхейм. Он сообщал также, что подтвердил сохранность пшеницы на этом отрезке пути, в чем и расписался в соответствующих бумагах.
— Это как же так? — Вадим в полной растерянности стоял посреди гостиной с телеграммой в руке, в то время как Каратаев, схватившись руками за живот, повалился на диван и уже не смеялся, а только беззвучно сипел и охал. — Это что же получается? А, Саввушка?
— Да только то, что ты лопух, — вытирая слезы, отвечал компаньон. — И ничего кроме этого. Сколько раз я тебе говорил, что, как только мы вмешиваемся в какой бы то ни было процесс, его дальнейшее развитие обязательно пойдет по-другому. Вот ты думаешь, что все предусмотрел? Как бы не так! Своей дурацкой пшеницей ты, вероятно, перегрузил пароход, и капитан решил не брать на борт тот запас угля, который взял бы без тебя. Вместо того, чтобы встретиться с ураганом возле роковой скалы и благополучненько сесть там на мель, он пошел в Засниц, а это, как ты понимаешь, немного в другую сторону. С тобой, разумеется, капитан не счел нужным посоветоваться.
— Черт! — ругнулся Нижегородский. — Ты прав. Я полный идиот. Я не предусмотрел такой вариант.
— Да даже если бы и предусмотрел, что с того? — пытался разъяснить Каратаев. — Осадка судна другая? Другая! Настроение капитана после общения с тобой тоже, я думаю, хоть немного, но другое. А изменение настроения человека уже определяет изменения в дальнейших его действиях. Даже то, что ты носился там со своей страховкой, не могло не сказаться. Капитан, поняв, что прелое зерно тебе дороже всего на свете, невольно мог постараться вести свою посудину чуточку осторожнее. — Каратаев вдруг снова повалился на диван. — Ха-ха-ха! Еще один великий комбинатор нашелся!.. Что ты теперь будешь делать со своим товаром? Ведь через несколько дней его привезут в Тронхейм. А там, как я догадываюсь, никто не ждет такого подарка. Ха-ха-ха!
Испив до дна чашу унижения, Нижегородский телеграфировал агенту распоряжение: по прибытии в Тронхейм, не торгуясь, продать зерно любому, кто изъявит желание купить. Из этих денег рассчитаться за выгрузку, портовое обслуживание и уплатить все таможенные сборы. Если, конечно, хватит.
— Зато мы предотвратили морскую катастрофу, — мрачно заявил за ужином Нижегородский.
— О да-а-а, — согласился компаньон. — И знаешь, что особенно радует?
— Ну?
— Что недорого. Это твое гуманитарное мероприятие стоило нам всего лишь сто пятьдесят тысяч марок.
Несмотря на некоторые досадные просчеты, Нижегородский продолжал заниматься всеми техническими вопросами их компании. Уже к июлю, еще до начала своей винодельческой эпопеи, он создал небольшую брокерскую контору, купил место на Берлинской фондовой бирже и больше не связывался с официальными маклерами. В офисе конторы он зачем-то повесил плакат: «Лучше тридцать раз грохнуться с табуретки, чем один раз свалиться с четвертого этажа». Вероятно, он посчитал, что их фиктивные проигрыши «помалу» как раз и олицетворяли эти падения.
Примерно в то же время, прибегнув к посредничеству барона фон Летцендорфа, они сделали стотысячное пожертвование на строительство германского Флота Открытого моря. Благодарственная грамота, выданная канцелярией Генерального штаба Кайзермарине господам Флейтеру и Пикарту, помещенная под стекло и обрамленная в тонкую черную рамку, висела с тех пор на стене их гостиной среди идиллических пейзажей фрау Горслебен. Этот «патриотический» ход был задуман с единственной целью: заручиться скрытым покровительством имперских силовых структур, не привлекая, опять же, к своим личностям излишнего общественного внимания.
— Надеюсь, наш взнос не приведет к чрезмерному усилению их ВМФ, — размышлял Каратаев, глядя на грамоту с государственным гербом, печатью и росчерками. — Очень бы не хотелось, чтобы из-за нас кайзер выиграл Ютландское сражение, например.
Однажды Каратаев выбежал из своей комнаты с блокнотом в одной руке и «Беговыми ведомостями» в другой. Он был крайне расстроен.
— Все, доигрались. Результаты двух вчерашних забегов в Хоппегартене не совпали!
— Но мы же давно ходим на ипподромы не чаще раза в месяц и ставим по чуть-чуть, — пытался возразить Нижегородский.
— Что-то могло оказать косвенное воздействие. — Савва в сердцах швырнул газету на диван и повалился рядом. — Карл, заявленный в скачках во второй группе, вчера вообще не участвовал. Владелец продал его еще месяц назад, и теперь он где-то во Франции.
— А кто был владельцем?
— Какой-то Леонард Швиккерт. Карл считается середнячком и вчера должен был прийти четвертым. Это зловещий знак, Вадим.
