рассказывал Феликсу Ивановичу. Тот крякал, недоуменно мотал головой и морщился. Со стороны Ольге показалось, что мужчины обсуждают ее и всех девиц вместе взятых, за исключением Пелагеи, естественно. Впрочем, это было противоестественно. Ольга не хотела, чтобы ее обсуждали. Еще чего!
– Как дела? – она обнаружила свое присутствие, подошла к автомобилю и по-хозяйски стукнула ногой по новому колесу.
– Отвратительно, – вместо мастера ей ответил Баланчин. – Мне кажется, что Феликс Иванович решил вложить в вашу машину всю свою душу, ничего не оставив для моей. – И он кивнул на раритет.
– Правда? – обрадовалась Ольга. – Это хорошо. Мне хочется побыстрее отсюда уехать к морю.
– Сбегаете? – вскинул брови художник. – От кого?
– От самой себя не убежишь, – многозначительно заметил мастер и хитро улыбнулся в свои усы.
– А знаете, Феликс Иванович, – захотела ему отомстить Ольга, – что ваша кровать… – и передумала.
К чему слова, если он и так уже обо всем догадался. Неужели это так видно?!
Глава 7
Прекрасно то, чего нет. Но она есть
Ночь в деревне прошла беспокойно. В доме на окраине кутил Туесков со своими гостями, оттуда звучали песни Челентано и разносились странные звуки хохота и клятв в вечном уважении и дружбе. В полночь Туесков растопил баню и повел гостей париться с березовыми вениками и любительским массажем, для которого он прихватил букет крапивы. После этого вся деревня услышала мазохистские стоны и замерла в напряженном ожидании. Ждать пришлось два часа, помытые гости были заброшены Туес– ковым в местную речушку, где чуть не утонули, о чем сообщили всем селянам громкими, истошными воплями. Спасенные гостеприимным хозяином, который выволок их из речки и отнес домой, итальянцы упали на единственную кровать хозяина и заснули богатырским сном, забыв, ради чего они приехали в эту глубинку.
На другой кровати с бока на бок ворочался Феликс Иванович. Поначалу ему не спалось из-за шумных гостей Туескова, потом не спалось из-за собственного храпа.
Дочка Пелагея неоднократно говорила отцу, что следует поменять подушку с высокой на более низкую. Высота губительно действовала на тишину. Феликс Иванович, лежа на своей любимой подушке, постоянно храпел. Храп мешал Пелагее, москвичкам, правда, все к нему привыкли и старались не обращать внимания. Естественно, внимания на свой собственный храп не обращал и Феликс Иванович.
Но этой ночью он проснулся со странным ощущением того, что храпит, даже будучи в состоянии бодрствования. Это было в новинку. Феликс Иванович протер глаза и сел на своей кровати.
– Х-р-р-р, х-р-р-р, – раздавалось в комнате на том самом месте, где он сидел.
– Странно, – сонно пробормотал мастер и откинулся на высокую подушку.
– Х-р-р-р, х-р-р-р, – незамедлительно последовало следом за этим.
Феликс Иванович вскочил и выбросил подушку на пол. Она мягко плюхнулась, поднимая легкий шум. Храп прекратился. Мастер удовлетворенно улыбнулся и завалился спать.
Он проснулся от криков на реке, где благополучно тонули иностранные граждане. Храп несколько задержался и продолжился после того, как Феликс Иванович сел в кровати. Он крякнул, храп прекратился. Обстоятельства требовали немедленного вмешательства в спасение неместных жителей, но своя рубашка оказалась ближе к телу. Тем более что крики вскоре стихли, граждан или спасли, или они утонули. И то, и другое теперь не помешало мастеру заняться своим организмом.
Феликс Иванович притих и прислушался. В тишине отчетливо послышалось «х-р-р-р». Оно шло из-под низа, из-под неприличного места, на котором мастер сидел. От изумления по поводу сделанного им открытия – храпеть можно не только дыхательными органами, но и другими – Феликс Иванович возмущенно крякнул. Храп стих. Подняв с пола подушку, оказавшуюся ни в чем не виноватой, он улегся в постель с мыслью, что нужно завтра же сказать дочери – та по поводу подушки сильно ошибалась.
– Х-р-р-р! – раздалось, как только Феликс Иванович закрыл глаза.
– Но, но, но, будет, – он похлопал себя по попе, и храп прекратился. – То-то!
И Феликс Иванович захрапел.
В спальне, что находилась рядом, не спала Пелагея. Мало того, что на улице орали пьяные иностранцы, так еще и захрапевший отец выдавал странные рулады на два разных голоса. Раньше он храпел только одним. Видимо, положение усугубляется, нужно настаивать на его лечении. Как ей сказал один знакомый ветеринар, храп – это прежде всего проявление какой-то болезненной привычки, от нее нужно избавляться. Если захрапела корова, то, значит, она обожралась, считай, остались без молока. Что же может беспокоить родителя? Отсутствие нужных запчастей. Придется ей самой съездить в город и купить все необходимое. Но ведь Баланчин привез весь список! Она перекормила отца блинами?
В соседнем помещении на одном диване возились две подруги. Анжела не спала, мучительно представляя, как нелегко приходится ее любимому под чужой кроватью. А у Ольги сон отгоняли мысли о предстоящей встрече с Музой художника. Подруги ворочались, пытались считать розовых слонов, перетягивали друг у друга одеяло, переругивались и тяжело вздыхали.
– Интересно, – шептала Анжела, – что он сейчас там делает?
– Рисует опушку, – мечтательно отвечала ей Оля.
– Так под кроватью темно… – недоумевала та.
– Тогда спит, – предполагала Оля, – что нужно делать и нам. Лично у меня завтра очень тяжелый день.
– Ты думаешь, мне завтра будет легко?! Слышишь, как орут эти приезжие итальянцы? Небось бегают по всей деревне с ножами и разыскивают моего Марио, чтобы сделать ему харакири.
– Харакири ему сделает Феликс Иванович, когда обнаружит у себя под кроватью.
– Какая ты, Лялька, жестокая! Вместо того чтобы предложить мне пойти и одним глазком посмотреть на то, как Марио устроился под кроватью, ты говоришь гадости. Я не приглашу тебя в наш загородный дом под Римом. Ты знаешь, какой, оказывается, у Маришки загородный дом?! Не дом, целая вилла.
– Я действительно не знаю, какой у него загородный дом, но то, что ты называешь его Маришкой, меня очень пугает. Нельзя так серьезно воспринимать курортные романы. Это ты сама мне говорила!
– Это не курортный роман, Лялька! Эх, ты так ничего и не поняла…
– А что я должна понять? Что моя лучшая подруга влюбилась в мафиози?! И отказывается ехать со мной на юг отдыхать и поправлять здоровье? – Оля возмущенно отвернулась к стене.
– Я не отказываюсь, не отказываюсь, – прошептала Анжела, – поедем отдыхать. Обязательно поедем, только возьмем с собой Маришку. Уложим его вместо чемоданов в багажник, чтобы никто не заметил…
– Что?! – Оля повернулась обратно. – Ты с ума сошла?! За нами погонится вся Коза-ностра!
– А я, – губа Анжелки задрожала, – я очень храбрая и их не боюсь. Ой, мамочки! Коза-ностра?! Бедный, бедный Маришка, что с ним будет, что с ним сейчас?!
– Тише, с ним все в порядке, – попыталась успокоить подругу Оля, – я слышу, как он храпит.
– Кто? – замерла Анжелка.
– Твой мафиози. Теперь Феликс Иванович. Снова твой мафиози, опять Феликс Иванович… Молись, Дездемона, чтобы усач не проснулся и поддержал дуэт до утра.
– Господи, – всполошилась Анжелка, – если я буду жить в Риме, то приму католическую веру, да? А кому мне сейчас молиться?!
– Ему и молись, – вздохнула Оля. – Думаю, это единственное, что тебе остается. Остальное от нас не зависит. Если его не обнаружит отец Пеги, то до него доберутся мафиози. Ты станешь соломенной вдовой. Как-никак, поменяешь статус, девчонки в офисе обзавидуются.
– Смешно, да? А мне плакать хочется.
– Анжелка, милая, ну, что ты только в нем нашла?!
– Если бы я сама знала, – всхлипнула та и уткнулась в подушку. Любовь зла.
Дмитрий Аркадьевич Баланчин тоже не спал. Он попытался заняться работой, но вдохновение покинуло творца, ночью ему не писалось. Работа требовала солнечного дня, свежего ветерка и ярких красок. Иначе он не представлял себе то, что пытался изобразить на холсте. А ночь… Она хороша только для влюбленных, она же в него не влюблена. Она не хочет встречать с ним рассвет, упиваться пением птах и с наслаждением подставлять свои губы для поцелуя. Да, это он хочет ее целовать и целовать.
