выбирает такой путь, потому что кочевники, перебираясь со своими стадами на новые пастбища, двигаются вдоль старого мертвого русла реки широкой дугой, загибающейся с востока на юг. Но намеченный мною маршрут сократит экспедицию с шести недель до одной или двух. Сам я этой дорогой не путешествовал еще ни разу.
Итак, первые три дня мы держим курс на юг, потом забираем к востоку. Справа от нас тянутся ровные террасы изъеденной ветром глины, сливающиеся вдали с грядой рыжих облаков пыли и незаметно переходящие в желтое туманное небо. Слева гладь болот, опоясанных зарослями камышей, и озеро, где лед растаял пока только у самого берега. Дующий с ледяного простора ветер замораживает, кажется, даже наше дыхание, и вместо того чтобы ехать верхом, мы часто совершаем длинные пешие переходы, укрываясь от ветра за боками лошадей. Девушка плотно, в несколько слоев обматывает лицо шарфом и, скрючившись в седле, вслепую едет за идущим впереди.
Две вьючные лошади нагружены дровами, но эти дрова трогать нельзя, они понадобятся нам в пустыне. Однажды, по пояс увязая в наносах песка, набредаем на разросшийся, похожий на холм тамариск и, изрубив его в куски, пускаем дерево на растопку; в других же случаях мы вынуждены довольствоваться охапками сухих камышей. Девушка и я спим рядом, водной палатке, кутаясь от холода в медвежьи шкуры.
В эти первые дни мы едим сытно. Мы захватили с собой солонину, муку, бобы, сушеные фрукты, да и дичи вокруг много. Но воду нам нужно беречь. Здесь, в мелких южных заливах, болотная вода слишком соленая. Чтобы наполнить бурдюки или, что предпочтительнее, наколоть льда, кому-нибудь из мужчин каждый раз приходится заходить в озеро по колено, на двадцать, а то и тридцать шагов от берега. Но и лед, растаяв, превращается в воду, которая настолько горька и солона, что пить ее можно только с крепкой заваркой красного чая. Река, размывая берег, несет в озеро соль и щелочь, и вода в озере год от года становится солонее. Из-за того, что у озера нет сброса, содержание минеральных солей в воде постоянно растет, особенно у южного побережья, где весной и осенью наносные песчаные отмели изолируют большие участки акватории. После летнего паводка рыбаки находят в мелких заводях дохлых карпов, плавающих брюхом кверху. Окуни, говорят, уже и вовсе перевелись. Что будет с городом, если озеро в конце концов превратится в мертвое море?
Стоило нам один день попить соленый чай, и все мы, кроме девушки, начинаем страдать поносами. Меня этот недуг скрутил сильнее всех. Мне очень унизительны частые остановки, когда, прячась за лошадью, я расстегиваюсь и застегиваюсь негнущимися от холода пальцами, а другие должны ждать. Стараюсь пить как можно меньше и довожу себя до того, что мне мерещатся мучительные видения: полная до краев бочка возле колодца и брызжущая, льющаяся из черпака вода; чистый, белый снег. Мои случайные выезды на охоту, нечастые любовные приключения и прочие, предпринимаемые лишь время от времени испытания мужественности скрывали от меня правду: тело мое стало дряблым и слабым. После долгих переходов у меня ломит кости, к вечеру так устаю, что теряю аппетит. Пока есть силы переставлять ноги, плетусь пешком, затем вскарабкиваюсь в седло и машу рукой кому-нибудь из мужчин, чтобы шел вперед и вместо меня отыскивал тропу. Ветер не утихает ни на миг. Его вой несется к нам по льду озера, он дует из ниоткуда в никуда, заволакивает небо тучей рыжей пыли. От пыли здесь не спрячешься: она пропитывает одежду, коркой оседает на коже, просачивается в кладь. Языки у нас обложены, мы часто сплевываем, на зубах хрустит. Сама среда нашего обитания состоит теперь не столько из воздуха, сколько из пыли. Мы плывем сквозь пыль, как рыба плывет сквозь воду.
Девушка ни на что не жалуется. Ест она хорошо, совершенно здорова, по ночам сворачивается в клубочек и крепко спит, отодвинувшись от меня, хотя холод такой, что я готов спать в обнимку даже с собакой. Весь день она едет в полном молчании. Однажды, подняв глаза, вижу, что она спит в седле, и лицо у нее умиротворенное, как у ребенка.
На третий день кромка болота начинает загибаться в обратную сторону, на север, и мы понимаем, что обогнули озеро. Разбиваем лагерь рано и, пока не стемнело, собираем на растопку все, что можем найти, а лошади тем временем в последний раз пасутся на скудной болотной траве. Затем, на рассвете четвертого дня, пускаемся в путь по древнему дну озера, простирающемуся за болотами еще на сорок миль.
Более унылого ландшафта мы не видели. Ничто не растет на этом белом от соли, высохшем дне, поверхность которого кое-где вспучена зазубренными кочками шестиугольных кристаллов шириной примерно в фут. Есть тут и свои опасности: пересекая необычно гладкий участок дна, лошадь, шедшая первой, внезапно проваливается сквозь корку соли и по грудь увязает в зловонной зеленой жиже; человек, который вел лошадь, на миг ошеломленно замирает, словно повиснув в воздухе, потом тоже с шумом падает в грязь. Мы прилагаем все силы, чтобы вытащить их; из-под копыт судорожно бьющейся лошади брызжут осколки соли, дыра расширяется, мерзкая вонь ползет во все стороны. Озеро не осталось позади, догадываемся мы: оно лежит у нас под ногами, в одних местах спрятанное под покровом толщиной в десятки футов, а в других – отделенное от нас лишь тонкими, ломкими пластинами соли. Сколько же лет прошло с тех пор, как солнце в последний раз озарило эти мертвые воды? Мы выбираем место понадежнее и разводим костер, чтобы обогреть дрожащего от холода беднягу и высушить его одежду. Он качает головой:
– Вот, все твердят: «Бойся зеленых прогалин», но чтоб такое – даже никогда и не видел,– говорит он.
Он – наш проводник, единственный среди нас, кто бывал к востоку от озера. После этого происшествия мы подгоняем лошадей упорнее прежнего, стремясь поскорее уйти с мертвого озера, боясь сгинуть в таящейся под землей, холодной, как лед, насыщенной минеральными солями, лишенной кислорода жидкости. Пригнув головы, мы скачем против ветра, за спиной у нас полощутся вздувшиеся плащи; мы направляем лошадей туда, где торчат игольчатые соляные кочки, и намеренно сторонимся ровных мест. Сквозь реку пыли, торжественно катящую по небу свои воды, просвечивает оранжевый апельсин солнца, но тепла от него никакого. Когда опускается темнота, вбиваем колья палаток в расщелины твердой, как камень, соли; разводим костер, сжигая дрова с безрассудной расточительностью, и, подобно морякам, молим бога дать нам скорее увидеть землю.
На пятый день дно озера остается позади и мы едем по гладким напластованиям кристаллической соли, которые вскоре уступают место песку и камню. Воскресают духом даже лошади, хотя во время последнего перехода им досталось лишь несколько горстей льняного семени да ведро горькой воды. Силы у них заметно убыли.
Что до моих спутников, то они не ропщут. Свежее мясо у нас кончается, зато еще остаются солонина, сушеные бобы, большой запас муки и чая, то есть все то, что в основном и кормит любого путешественника. На каждом привале мы варим чай и жарим оладьи, вкуснейшее лакомство для голодных. Готовят еду мужчины: присутствие девушки их смущает, им непонятно, на каком она положении, и тем более непонятно, зачем мы везем ее к варварам, поэтому они с ней почти не разговаривают, избегают глядеть в ее сторону, а уж о том, чтобы попросить ее помочь, не может быть и речи. Я девушку ни к чему не понуждаю, надеясь, что со временем все уладится само собой. Мужчин этих я выбрал потому, что они сильные, честные и добросовестные. В суровых условиях нашего похода они следуют за мной, стараясь не унывать, хотя вселявшие своим видом отвагу полированные доспехи, в которых два молодых солдата выехали за ворота города, уже сложены в тюки и погружены на вьючных лошадей, а в ножны набился песок.
Плоская, равнинная пустыня сменяется барханами. Мы карабкаемся по их склонам вверх и вниз, продвижение вперед замедляется. Для лошадей идти здесь сущее мучение: они поминутно останавливаются, копыта у них глубоко увязают в песке. Поворачиваюсь к нашему проводнику, но он лишь
