Наш Мишка, уместно – неуместный светящийся Гений.
P. S…Слушаю Его!
Какие стандарты он задал все-таки, если без вычурностей! Какие музыкальные корпоративные идеалы создал!
Я всегда объявляю его (а если высокопарнее – позиционирую) как лучшего певуна всех времен.
Он взял меня – и всех – таранной экспансией с того санремовского вечера, когда, казавшийся нескладным, вьюноша вышел и спел про свое турбулентное состояние.
Сжатые до трех минут прописные истины он так интимно интонирует, что какой там Кокер! (Там просто какой-то хрипун, а здесь сильная личность.)
Умеет, собака, драпировать красивым голосом вечную коллизию Она-Он, их интимные биографии, слившиеся в один ебливый апокриф.
А никаких рокеров нет.
Есть только Эрос Рамазотти, то есть, наверное, Экса Роуз рокер, но слишком смазливый.
А поболтать – с Эросом, которого нахожу сложным и простым. Как я.
У него почти античное чувство меры, плодоносное (слышно на каждом альбоме) чувство юмора, бездна вкуса.
Два с половиной часа на сцене он проживает страшно интенсивно, потому что состоит из мускулов, а не из водянистых хмельных пузырьков.
Нонешний век приучает человека быть грубым, что есть искажение природы человека.
В его песнях нет горькой ухмылки над бренностью жизни, в них есть надежда, а не тщета надежд. Они учат даже болячки переплавлять в арт-продукт, сверхуспешный в интерконтинентальной Европе, которую взял ловко, как Наполеон.
Как лапидарно на этот вопрос ответствовать? Когда дома ждут, когда есть сигара, диск, и никто не ссорится.
Тошнотный штамп: он сыграл огромную роль в моей жизни.
Но это правда.
…Помимо всего прочего, я искренне полагаю песнь «Я – это ты, ты – это я» одной из лучших в истории российской поп-музыки.
Он сам лишил себя жизни.
Нет, вы не прочли:
ОН САМ ЛИШИЛ СЕБЯ ЖИЗНИ.
Он был патентованным высокоинтеллектуальным холериком – невротиком; он был чудесным иногда, иногда невозможным парнем.
Другой патент – на звание популярного поп-исполнителя – он получил после безделицы под названием «Мальчик хочет в Тамбов». И на семисотом исполнении этой вещички проклинал и себя, и нас всех.
Дураков. Молодых людей со старообразной внешностью. Любви – но ее же и желаю.
Он был порядочным парнем, витавшим в эмпиреях и абсолютно не приспособленным к будничной жизни.
Он не был самым примерным мужем, но он был мужем самой, хорошо, одной из самых порядочных жен – Наташи.
Два молодых существа, любившие друг друга со студенческой нищеты, и эта любовь была за пределами рациональной мысли.
Он выпрыгнул из окна в мозглую погоду, употребив расширяющие сознание вещества, ибо «любви нас не природа учит, а первый пакостный роман».
Мы обменивались эпистолами: вот одна из его записок – манерная, но из которой ясно, что он был тончайший и неровный паренек, более всего любивший звуки и полемику на музыкальные темы.
К записке прилагался диск. На диске… Бетховен, Вивальди, Шопен.
Я никогда Его не забуду.
Он есть (не пришел, а – есть, Он всегда был) в мире пластиковых звезд, со вкусом и запахом реальности, но их, вкус и запах, с собой принес, он эту реальность воплощает.
Мама моя покойная светлела лицом, когда видела его, и злилась, когда его называли при ней мафиозо.
Мой папа – долгожитель, которому палец в рот не клади и который избирателен что твой король, сказал мне: если, говорит, с кем-то на закате дней моих, восхитительно несладких и пугающе чудесных, и пить, то только с Ним.
Есть мистика, есть гороскопы, есть ученые мужи, есть коллайдер или как его там – и есть Кобзон.
Мы записывали с ним интервью, и он, среди прочего, сказал, что всегда умел радоваться маленьким радостям, даже если они оказывались эфемерными, всегда мечтать любил, даже если мечты эти казались всем эфемерными.
