этого Стивену стало не по себе, но он пригнул голову и вошел внутрь через низкий проем двери. В полутемном помещении он увидел только одну кровать с замусоленным и давно не стиранным бельем, неопрятную женщину и двух детей, копошащихся прямо на грязном бетонном полу.
Стивен постоял немного в растерянности посредине комнаты, и, когда к нему подошла эта женщина, он, немного подавшись назад, сунул руку в карман и, достав из него бумажник, вынул сто рупий, дал их ей и решительно вышел вон.
Он стоял на пустынной улице, и какое-то странное чувство поруганности и унижения не покидало его. В дом возвращаться не хотелось, он спустился вниз по грязной улице с вонючей сточной канавой к берегу реки и сел на небольшой камень.
Река урчала и беззаботно несла свои воды вниз к ущелью. На небе уже высыпали звезды, трава после недавнего дождя пахла головокружительно приятно, воздух был свеж и напоен даже Стивеном уже осязаемой Гималайской энергией.
За спиной раздался шорох, и он резко оглянулся. На пригорке стояла Рохини. Стивен встал. Она тоже стояла и смотрела ему в лицо. Понимала ли она всю серьезность этой ситуации? Понимала ли она, что он бежит от нее?
— Зачем ты пришла? — спокойно спросил он.
— Не знаю, мне показалось, что ты потерялся, может быть, заблудился, и я пошла тебя искать.
— А если тебя хватятся твои родные?
— Я им сказала, что моя подруга заболела и ее надо проведать.
— Но это же ложь.
— Да, ложь.
— Так что ты хочешь?
Рохини молчала, она опустила глаза в землю и нервно теребила край легкой индийской шали.
Стивен вздохнул и отвернулся к реке.
— Что мне с тобой делать, девочка? Я помогу тебе, чем смогу, только сейчас нам не надо больше общаться, это опасно и для тебя, и для меня. Наверное, завтра я уеду. Потом свяжусь со своим другом и напишу тебе письмо. Хорошо?
Но она не отвечала, она стояла и беззвучно плакала. Казалось, что мир приоткрыл перед ней дверь, и теперь, показав ей другую жизнь, стремился эту дверь захлопнуть. Захлопнуть навсегда и оставить ее с совершенно чужими и недобрыми к ней людьми. Она не хотела каждый день доить коров, жарить овощи, стирать и убирать дом, выслушивая упреки свекрови и чувствуя нелюбовь мужа. Она хотела жить и творить, потому что она теперь знала наверняка, что в ее руках и душе есть то, что она может показать людям, но для этого ей нужна была Свобода.
Стивен подошел к ней и ласково обнял за плечи.
— Что с тобой? Не надо плакать, все будет хорошо…
Но она его перебила:
— Никогда не будет хорошо, пока я здесь. Забери меня с собой! Я не смогу здесь жить, я не выдержу, я умру! — уже почти кричала она, стуча своими маленькими кулачками в литую грудь Стивена. Потом стала спускаться к его ногам.
Но он поймал ее руку, поднял ее с колен и, притянув к себе, обнял.
— Ну что ты, Рохини? Ну будет тебе распаляться и плакать, — говорил он ей, вытирая ее слезы, — будет, девочка, все будет хорошо, уверяю тебя, — утешал он ее.
И Рохини все доверчивее и сильнее прижималась к его сильному телу. И казалось, что ее маленькое сердечко уже огорожено им, защищено от всего дурного.
— Может быть, достаточно? — раздался за спиной голос.
На фоне огней был четко обозначен силуэт высокого мужчины. На пригорке в двух шагах от них стоял Горов и держал в руках железную арматуру.
Стивен выпустил из своих объятий Рохини.
— А ну, пошел отсюда! — взревел Горов.
Одной рукой он схватил Рохини и яростно швырнул ее на сырую землю, другой рукой со всего размаха ударил Стивена железной арматурой по спине.
Стив заорал, как раненый зверь.
— Пошел, я сказал, чтобы духу твоего не было в моем доме.
Он замахнулся еще раз, но Стивен не стал ждать следующего удара, он поднял руку, заслоняя голову.
— Ухожу, перестань.
Горов опустил прут и, рванув на себя лежащую на земле Рохини, грубо поволок ее домой.
Стивен, согнувшись от невыносимой боли и держась за спину, с минуту смотрел им вслед. Но что он мог поделать?
43
— Мир, то есть все явленное вокруг, — это отражение моего сознания. Именно состояние моего ума во время Бардо привело меня в этот мир, и именно мои мысли формируют мое окружение. Я знаю, что чем больше негативного возникает в моей душе, тем больше негативных событий происходит в моей жизни. И чем более светел мой ум и умиротворен, тем больше хороших людей он привлекает в мое окружение.
С какого момента в моей жизни это стало правилом? Наверное, тогда, когда частично исчерпалась моя карма предыдущей жизни и стала формироваться нынешняя.
Но с тех пор я поняла главное: Моя мандала — это весь мир, и если кому-то будет плохо в этом мире, то будет непорядок в моем, так называемом «доме». Вот отсюда и повелось, что мне необходимо избавить от страдания любого, кого бы я ни встретила на пути. Если в мире, где я живу, есть страдания, значит, и мое сознание пока далеко не совершенно.
— А разве страдания конечны?
— Да, но лишь относительно нашего ума. Потому что мы сами, посредством нашего ума для себя самих создаем этот мир.
Теперь, когда Стивен вспомнил этот разговор со Стешей, он стал немного понимать смысл сказанного, а еще он понимал, что больше не мог без таких вот разговоров и что именно в Стеше было все его спасение и весь смысл его жизни.
Автобус несся над пропастью, на поворотах скрипя стершимися колодками тормозов и раскачиваясь, и теперь Стив еще более понимал, что он очень хочет жить.
44
Они уехали. Они все уехали вместе с Джецун в Бодхгаю на Учения Далай-Ламы. Стеша, если не считать повара, осталась во дворце одна.
Уже прошла неделя, как она ежедневно вставала в четыре часа утра и начинала утреннюю сессию в Алтарном зале. Ретрит шел хорошо, она старалась не терять концентрацию, и это ей почти удавалось. Где- то позади осталась женитьба Санжея, дни, проведенные со Стивом, и ее громкая популярность среди местного населения. Теперь перед ее глазами были только Алтарь и Боги, которые обязательно должны были ее видеть.
Но в одно прекрасное утро раздался несмелый стук.
Стеша насторожилась. Никто не имел права ее беспокоить, Джецун перед отъездом поставила защиту, а повар приходил только в часы приема пищи.
Девушка прервала сессию и, тихонько подойдя к двери, прислушалась. За дверью было тихо, и,
