создание.
— Месть, — говорил он. — отрада королей.
Спустя два часа маркиза получила из доверенных рук записочку, которая уведомляла ее о печальной судьбе племянницы. Каким путем попала к ней эта записка? Я это знаю, но никого не хочу выдавать. Если нашелся случайно милосердный тюремщик, то пощадить его — доброе дело. Подобное редко встречается и исчезает, к сожалению, с каждым днем.
На другой день «Ведомости» сообщили, что в день свадьбы с королевой случился сильный припадок буйного помешательства и что на ее спасение мало надежды.
Не нашлось ни одного человека, который не заметил бы, что накануне королева, действительно, была весьма возбуждена, поэтому болезнь ее не могла никого удивить. Все жалели Прелестника, выслушивавшего с хмурым и принужденным видом выражения соболезнования, расточаемые перед ним. Горе, без сомнения, сильно удручало его. Но это горе стало заметно легче после посещения маркизы де-Косторо.
Добрая дама была весьма опечалена и выражала страстное желание видеть свою родственницу, но она была так стара и слаба, что умоляла короля избавить ее от этого раздирающего душу зрелища. Она кинулась в объятия Прелестника, который, со своей стороны, нежно поцеловал ее. Маркиза удалилась, говоря, что всю надежду она возлагает на любовь короля и на искусство его главного врача.
Едва успела она удалиться, как врач, склонившись к уху Прелестника, сказал ему два слова, вызвавших на лице короля тотчас же довольную улыбку. Раз маркиза удалилась, бояться было более нечего, — месть была обеспечена.
Доктор Видувильст был великим врачом. Родившись в стране Снов, он рано покинул свою родину, чтобы попытать счастье в стране Бешеных Трав. Он был слишком ловок, чтобы счастье могло ускользнуть от него. В течение пяти лет, проведенных им в знаменитом Люгенмаульбергском университете, медицинская теория изменилась двадцать пять раз. Благодаря такому солидному образованию, доктор приобрел твердость взглядов, которую ничто не могло поколебать. Он утверждал, что у него искренность и грубость воина. Подчас он даже ругался, в особенности с дамами. Эта грубость позволяла ему разделять мнение более сильного и заставлять себе платить за что, чтобы не иметь собственного мнения. Вот в эти-то руки и попала бедная королева.
Прошло три дня, как она была заточена, и город начинал уже говорить о других вещах, когда Рашембур, весь растрепанный, неожиданно вошел к королю и, трепеща, как лист, пал к его ногам.
— Ваше Величество, — сказал он, — я принес вам свою голову. В эту ночь королева исчезла.
— Что ты говоришь! — воскликнул, бледнея, король. — Это невозможно! Темница окружена со всех сторон решетками!
— Так точно, — отвечал тюремщик, — это невозможно, бесспорно: решетки на своих местах, стены также, замки и засовы не тронуты. Но бывают на свете колдуньи, которые проходят сквозь стены, не сдвигая ни единого камня. Кто знает, не была ли пленница колдуньей? Ведь для всех так и осталось тайной, откуда она явилась к нам.
Король послал за доктором. Тот был человеком недюжинного ума и вовсе не верил в колдуний. Он ощупал стены, потряс решетки, допросил тюремщика — все было тщетно. Послали надежных шпионов по всему городу, приказали следить за маркизой, которую подозревал доктор, но, спустя неделю, пришлось отказаться от всех поисков. Рашембур потерял свое место тюремщика, но так как он был посвящен в королевскую тайну, в нем чувствовали необходимость. К тому же он пылал жаждой мести, и его сделали дворцовым привратником. Взбешенный своей неудачей, он занялся надзором с таким рвением, что менее чем в три дня он раз шесть задержал самого Видувильста и этим поставил себя вне подозрений.
В конце недели рыбаки доставили в замок платье и плащ королевы. Прилив выбросил на берег эти вещи, загрязненные песком и морской пеной. Бедная помешанная Пацца утопилась, никто в этом не сомневался при виде скорби короля и слез маркизы. Был созван верховный совет, который единогласно постановил, что, согласно законам, королева умерла, а король овдовел, поэтому в интересах королевских подданных следует умолять его величество сократить время горестного траура и как можно скорее вступить в новый брак, дабы обеспечить себе потомство. Эта просьба приближенных была передана королю главным врачом и председателем верховного совета Видувильстом. Тот произнес такую трогательную речь, что весь замок рыдал, а король кинулся в объятия врача, называя его своим жестоким другом.
Нечего говорить, какую торжественную тризну справили по королеве, столь жалеемой всеми. В стране Бешеных Трав все служит поводом к торжественным церемониям. Это было удивительное торжество, но самым удивительным было поведение молодых девиц. Каждая глядела на Прелестника, которому траурное одеяние было очень к лицу. Каждая плакала одним глазком, чтобы почтить королеву и улыбалась другим, чтобы пленить короля. О, если бы тогда уже было изобретено искусство фотографии, какие портреты, какие модели для наших живописцев передали бы нам те времена! В древности людей украшали страсти: любовь, ненависть, гнев одушевляли те живые лица! В настоящее время мы так добродетельны и умны, что у нас у всех одинаковая одежда, одинаковая шляпа, одинаковая физиономия. Цивилизация — это победа нравственности и утрата для искусства.
После описания печальной церемонии, которое, по обыкновению, занимало шесть столбцов «Ведомостей», определили сроки большого и малого траура. Но так как малый траур приходился на масленицу, то было решено в целях покровительствования торговле устроить в замке костюмированный бал. Тотчас же портные и швеи приступили к работе. Велик и мал домогался приглашения, забурлили сплетни и интриги.
Так торжественно оплакивали бедную Паццу!
Наконец великий день, ожидаемый с таким нетерпением настал. В течение шести недель население Бешеных Трав трясло, как в лихорадке. Не говорили более ни о министрах, ни о сенаторах, ни о генералах, ни о судьях, ни о принцессах, ни о герцогинях, ни о простых девушках. Все на расстоянии верст двадцати в округе превратились в пьеро, арлекинов, цыганок, коломбин и «безумных».
Если судить по газетным описаниям, то этот праздник своей роскошью превзошел все празднества минувших и будущих времен. Бал устроили среди цветущего сада, в роскошно убранном павильоне. Пройдя по лабиринту длинных аллей, слабо освещенных разноцветными фонариками, гости попадали в сияющий позолотой и огнями зал. Оркестр, расположившийся в чаще кустов, услаждал слух то торжественными, то игривыми мелодиями. Прибавьте к этому богатство туалетов, блеск брильянтов, остроумие масок, заманчивость интриги — только душа старого стоика могла бы противостоять опьянению весельем!
Несмотря на все это, Прелестник не мог развеселиться.
Скрываясь под голубым домино, с совершенно замаскированным лицом, он подходил к самым изящным и самым веселым маскам, расточал свое остроумие и светские шутки и всюду находил лишь равнодушие и холодность. Его едва слушали, отвечали ему чуть ли не зевая, торопились отойти от него. Все взоры были устремлены на одно черное домино с розовыми бантами, беспечно прогуливавшееся по бальной зале и с важностью паши принимавшее всеобщие комплименты и улыбки. Домино это было не кто иной, как доктор Видувильст, лучший друг короля, но еще больший друг собственного удовольствия. В минуту рассеянности врач, как бы невзначай, поведал двум дамам, под условием глубокой тайны, что король прикрепит к черному домино розовые банты. И не его вина в том, что дамы не умеют молчать, а король изменил свой костюм.
В то время как Видувильст наслаждался своей проделкой, Прелестник сел в углу залы и закрыл лицо руками. Всеми покинутый среди шумной толпы, он задумался, и облик Паццы предстал перед ним. Он ни в чем не мог упрекнуть себя, возмездие его было справедливо, и все-таки он чувствовал, не зная почему, угрызения совести. Бедняжка Пацца! Конечно, она была виновата, но, по крайней мере, она любила его, она понимала его, она слушала его с блестящими от радости глазами. Какая разница — она и эти пустые женщины, которые при первом же слове не смогли узнать по остроумию своего короля!
Он вскочил и хотел покинуть бал, как вдруг приметил даму в маске, которая так же удалилась от веселой толпы и казалась погруженной в думы. Распахнувшееся домино открывало костюм цыганки и башмачки с пряжками, надетыми на ножку, меньшую, чем у Золушки.
