Жизнь пьянила, словно бокал шипучего мозельвейна!
ЛОВУШКА
Минуло Рождество. От денег давно не осталось ни копейки. Но нужны были 12 рублей за ложу в Большом театре, требовал давний долг портной, манили ресторанные развлечения.
На беду Елены, корнет Соковнин заглянул в шкатулку и не обнаружил там перстня. Он гневно кричал:
— Куда ты дела фамильную драгоценность? Перстень этот носил мой знаменитый прадед, сподвижник светлейшего князя Потемкина!
— Виновата… — И, расплакавшись, дочка рассказала всю правду.
Отец продал наручные часы с репетитором, новую конную сбрую с серебряным набором, занял деньги у родственников и однополчан и наивно вручил своему чаду пятьсот рублей.
— Бога ради, выкупи перстень! Елена передала деньги Данилову:
— Тащи скорей заклад, а то отец помрет от тоски!
Данилов деньги взял. Он размышлял: «Однако я влип! Выкупить перстень я не смогу. Вместе с процентами нужно где-то достать еще 285 рублей. Елена положительно глупа! Пусть сама выпутывается как умеет!»
Студент поспешил промотать и эти деньги: купил новый сюртук, говорящего попугая, шарф и театральный бинокль. Потом на лихаче помчался на Цветной бульвар. Здесь в веселом заведении мадам Гурманович, окруженный девицами, студент гулял до утренней зари.
Отправился домой с головной болью и без копейки денег.
В Большом Гнездниковском его уже поджидала Елена. Она набросилась на него с упреками:
— Куда ты пропал? Где перстень? Где пять сотен?
— Не волнуйся! — студент насмешливо глядел на подругу. — Ростовщик уехал на несколько дней. Скоро вернется, и получишь свое добро.
— Отец сказал, что, если ты не возвратишь перстень, он пожалуется твоим родителям!
— Верну, верну… А ты, пожалуйста, напомни ему, что деньги за перстень я прокутил вместе с его любимой дочерью.
Елена стояла взбешенная, гневно сверкая глазами. Потом развернулась и ушла.
— Однако папаша ее от меня не отстанет, — сказал себе студент и крепко задумался.
ШАЛЬНАЯ МЫСЛЬ
На следующий день, возвращаясь из университета, Данилов заглянул в Патрикеевский трактир. Часы на башне пробили два часа. Это было то время, когда сюда стекались купцы, за чашкой чая обделывавшие миллионные сделки, всевозможные аферисты, удачливые жулики, скупщики краденого и ростовщики.
Он выпил ликера и вновь задумался: «Что делать?»
Вдруг слуха его коснулась вкрадчивая речь какого-то бородача в чуйке, сидевшего с приятелем за соседним столом:
— Слыхал, на Остоженке купца «замочили»? Пятьдесят «косых», сказывают, унесли!
— Ушли с концами, не сгорели?
— Фьють! Сыщицкая свора если и заметет кого, так только малявок или шкетов.
— Оно, конечно, настоящий мазурик или домушник завсегда «на малине» отсидится.
— Точно! С клевой барулей отлежится…
Как током всего передернуло Данилова. «Вот бы моего Попова кто „замочил“! Сказал бы, что деньги ему вернул… Эх, нашелся бы такой добрый человек! Все равно Попову скоро умирать, он уже старый — лет пятьдесят скоро будет».
Заказал Данилов теперь уже водки — малый графинчик (в те времена даже в захудалых трактирах водку в бутылках не подавали — это считалось верхом неприличия), выпил под паюсную икру и сказал себе:
— Нет, Алексей Михайлович, не рассчитывай на благодетеля с топором в руке! Твое счастье — в твоих руках. Только следует все продумать — до малейших деталей, все предусмотреть. Ведь вся эта воровская шваль попадается по своей тупости. Если с умом «замочить» Попова — ищи-свищи ветра в поле, в Москве ведь 600 тысяч жителей! И тогда Николай Устинович Арапов со своей полицейской сворой не страшны. Вот так-то! Одним махом — разбогатеть! Попов — мужик денежный, у него есть чем поживиться.
Студент— юрист шагал по прекрасной зимней Москве. Но он не замечал золотого блеска церковных глав, его не трогал, не проникал в омраченную душу малиновый колокольный звон, не ласкала взор пестрая оживленная толпа. Первоначальная шальная мысль оформлялась в реальный замысел… Не только корысть, азарт все более распалял его помутненный ум. «Вся Москва содрогнется от того, что я сделаю! Газеты напишут!»
Вдруг он вспомнил про Соковнину: она-то сразу догадается, кто убийца! Но нет, не проболтается. Она получит свой перстень и будет молчать. Да и влюблена в него, Данилова, как кошка.
— На этой неделе — даю себе слово! — твердо решился студент на жуткое дело.
ВИЗИТ НА СУШКУ
Ночь выдалась беспокойной. Данилов то и дело просыпался, терзаемый сомнениями. Куражная решимость сменялась робостью и страхом. Утром он долго валялся в постели. Обедал дома. Затем с родственницей поехал кататься по городу. Глядя на обилие товаров в магазинах, подогревал себя азартной мыслью: «Уже завтра смогу купить все, чего душа захочет!»
Студент отвез родственницу к дому Солодовникова на Кузнецком мосту. Здесь размещался музыкальный магазин П. И. Юргенсона. Отсюда уже один покатил на Сухаревский рынок. Сушка (как звали его москвичи) раскинулся на громадной площади против роскошного дворца Шереметевской больницы. Он возник после изгнания французов в 1812 году. Когда жители Москвы стали возвращаться на родное пепелище и разыскивать свой скарб, генерал-губернатор Растопчин, во избежание тяжб, издал удивительный приказ: «Все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто ими в данный момент владеет».
Этим скарбом было разрешено торговать в единственном месте — на площади возле Сухаревой башни. С той поры это торжище процветало. Здесь можно было купить все — от поющей канарейки и подзорной трубы до первопечатных книг и картин знаменитых мастеров ушедших веков.
Данилов толкался среди разношерстного, порой откровенно уголовного люда. И вот — искомое! Громила с замотанным грязной тряпкой глазом среди прочего добра положил перед собой громадный кинжал. Студент взял его в руки. Тяжелый клинок имел почти треугольную, наподобие штыка, форму. Рукоять обтягивала изрядно потертая свиная кожа.
— Бери, барчук! — осклабил щербатый рот громила. — Хошь — на медведя аль кабана. А при случае возьмешь зверя круче. Гы! — Торговец понимающе подмигнул единственным оком.
Словно жаром студента опахнуло: «Неужто я уже похож на убийцу?»
Он выложил «зелененькую» — трешник, завернул кинжал в фуляр — большой носовой платок — и слегка трясущимися руками осторожно опустил его в глубокий накладной карман сюртука.
«Надо выпить водки!» — подумал студент. Спускаясь по крутой лестнице ближайшего заведения, он вдруг с мистическим ужасом прочитал вывеску: «Трактир А. Григорьева». Это было то имя, которым он назвал себя у ростовщика. «К добру ли? К добру!» — успокоил студент себя.
В низком прокуренном зале галдели нетрезвые гости. Сияя белоснежной рубахой, подпоясанной красным пояском о двух кистях, перед студентом почтительно согнулся половой.
— Позвольте вам сесть за угловой столик. Удобно-с? Чего прикажете? Может, в рифму — водочки- селедочки? Рекомендую-с нежинские огурчики и грибочки в сметане. Есть свежая икорка — паюсная. Пальчики оближете!
Студент пил водку, и хмель его не брал. Думы, тяжелые как камни, ворочались в голове.
