вместе, то у них даже критические дни одновременно приходят? – с умным видом начала Машка, размешивая сахар гнутой вилкой. Чайных ложек в кафе не водилось.
– Очень оптимистичное начало, Машенька, – вздохнула Настя. – Отсутствие критических дней – моя главная проблема на сегодняшний день. Не считая трёх академических задолженностей, одна из которых висит аж с летней сессии, списка студентов, представленных к отчислению, где моя гордая фамилия занимает одно из первых мест. Собственно, отчисление – через три дня, что повлечёт за собой потерю комнаты в общаге, потерю работы в спорткомплексе, невозможность найти другую работу, потому что я залетела. Надо мной маячит плацкартный билет в Волгоград. Представляю лица предков, когда я завалюсь домой и скажу: я отчислена, беременна и без мужа, – на одном дыхании выпалила Настя. – Я в полной жопе, но домой поехать не могу. Сейчас конец февраля. Если бы можно было как-нибудь повременить с отчислением дней на десять хотя бы…
– Подойди вечером к Новгородцеву, – предложила Машка. – Сострой ему глазки, луп-луп, ты это умеешь. Глядишь, сжалится над тобой и продлит тебе твою троечную сессию. А что, Кристина с Юлькой только так и держатся здесь. Учились бы они на физмате – вылетели бы ещё на первом курсе! У тебя сейчас есть пересдача?
– Курсовая по метрологии, – ответила Настя. – По-моему, ей сдавать бесполезно. Начнётся опять: «Мой юный инженер, моя птичка, рыбонька!.. Ты не знаешь даже на двойку!.. Приходи в пятницу». Уже двадцать восьмое февраля. Я две недели езжу в универ просто так! Бессмысленно! Я как лохушка ношусь с этими распечатками, я уже не просто выучила всё наизусть, я всё понимать начала!.. Нормальные люди сессию месяц назад закрыли! Я не говорю даже о «вышке» за летнюю сессию. С чего начинается мой день? Я еду в универ, час сижу в кафе и пью кофе с пирожными, потом два часа тусуюсь у деканата, пытаюсь взять допуск на курсовую. А этой суке трудно мне три поставить! Как будто мне пять надо!
– Тебе-то не надо, – серьёзно сказала Машка. – Это ей надо. Сто. Зелёных. А лучше – евро. Ты бы у неё сразу на пять всё знала!.. Да ладно, сколько раз мы уже об этом говорили. Я тебе ещё на втором курсе сказала, когда тебя к нам подселили. Помнишь? Наш универ – дерьмо, в котором главное не захлебнуться и не пойти ко дну.
– Помню, – улыбнулась Настя.
– Слушай, по-моему, здесь Васильев. Не оборачивайся! – Машка по привычке схватила Настю за рукав свитера. – Ты с ним не сталкивалась?
Настя отрицательно покачала головой, а потом, медленно и осторожно повернулась к прилавку. Первыми в очереди стояли Андрей, Дима и какая-то невысокая светлая девочка рядом, которую он нежно обнимал своей большой рукой. У девочки была густая чёлка набок и чудовищно худые щиколотки.
– Один кофе со сливками и сахаром, три колечка, три полоски и две «Фанты». Из холодильника, – сказал Димка.
– Две «Фанты»? – издевательски переспросила рыжая буфетчица. – С похмелюки, что ли?
Настя, не допив кофе, резко вскочила и унеслась из кафе в сторону читального зала. Машка побежала за ней, но в проходе с размаху налетела на Васильева. Здороваться с ним Машке не хотелось, но удрать незамеченной, к сожалению, не получилось. Васильев твёрдо встал у неё на пути и сказал:
– Привет! Чего не здороваешься?
– Подержи, – грубо ответила Маша, пихнув ему в руки свою сумку. Затем она засучила рукава и сунула под нос Васильеву два средних пальца. – Один от меня, а другой – от твоей бывшей девушки. – Потом она резко выхватила свою сумку из его руки и быстро выбежала из кафе искать Настю.
Через сорок с лишним минут Машка обнаружила Настю на детской площадке за универом.
– Я написала заявление об отчислении по собственному желанию… – дрожащими губами сквозь слёзы шептала Настя. – Я не смогу здесь учиться, я не хочу видеть его, я не могу… Мне кажется, я умираю. Уж лучше домой, беременной и отчисленной, чем здесь, когда он всегда рядом… Сегодня же заберу свои документы и съезжу на вокзал за билетом.
– Где заявление? – строго спросила Машка, протягивая Насте упаковку бумажных салфеток.
– Оно уже у Новгородцева, – ответила она. – Он сказал зайти к нему в три.
– Я бы тебе врезала, не будь ты беременной… Ладно, пойдём уж, хоть приведу тебя в порядок перед последней встречей с замдекана.
Стоило Георгию Васильевичу выйти из своего кабинета, как его тут же со всех сторон окружила толпа студентов-должников. Все что-то говорили, просили и тянули к нему свои полупустые зачётки и студенческие билеты. Все уже давно знали: если нужен Новгородцев, сразу хватай его за руку и говори, что хотел. В разговорах со студентами у него не было чисел. Максимум – день недели, а когда – на этой неделе, через две или через месяц – неизвестно. Он говорил, что уходит на полчаса, а приходил через три, если вообще, конечно, приходил.
– Отошли все с прохода! – сказал он с интонацией Жириновского. – Встаньте слева! Вы меня слышите? Так… С тобой, с тобой и с тобой, – он серьёзно кивнул на трёх студентов, которые так и не двинулись с места, – я сегодня не разговариваю. Понятно? – и отвернулся к другим.
К началу весны оставалось ещё много должников с зимней сессии. Из года в год всё те же знакомые лица. Двоечники. Многие из них сдавали сессию по полгода. Летнюю тянули до декабря, а зимнюю – до июня. Это были самые частые посетители деканата. То допуск на экзамен им нужен, то лично поговорить, то продлить сессию ещё на неделю, то поставить печать в зачётке. Среди должников почти не было девушек, а если и были, то в основном иностранные студентки. Русские – очень редко. Георгий и не помнил их, так как они появлялись в деканате лишь два раза в год, чтобы закрыть сессию. Хотя нет… Была среди должников одна девушка, которую он очень хорошо помнил. Она не особо рвалась к нему со своей зачёткой, а стояла у противоположной стены, окружённая весёлыми студентами-должниками, которые рассказывали ей анекдоты, и заразительно смеялась. Невысокая смуглянка с чёрными глазами, идеальной кожей и впечатляющими изгибами тела. Обычно она была смешливой и даже кокетливой, но только не сегодня… Полтора часа назад заплаканная кандидатка на отчисление ворвалась в деканат и положила ему на стол заявление «по собственному желанию». Он тогда сказал ей подождать до трёх и подойти ещё раз.
– Проходи в кабинет, – спокойно сказал Георгий, выглянув из дверей. Девушка с болезненно блестящими глазами прошла за ним. – Садись. Сколько у тебя задолженностей?
– А это имеет значение, если я хочу отчислиться?
– Твоё заявление составлено неверно. В нём не указано причин, по которым ты хочешь отчислиться. Оно уже два часа как лежит в корзине для мусора, – сказал Георгий. – Я знаю, что у тебя три долга. Один ещё за летнюю сессию. Я вычеркну тебя из списка на отчисление. За какое время ты сможешь сдать три экзамена?
– Не знаю… – равнодушно произнесла девушка.
– Продлеваю тебе сессию до десятого марта. Всё. Можешь идти.
Георгий внимательно посмотрел её зачётку, пролистнул назад. Четвёртый курс, дневное отделение инженерного факультета. Студентка Иванова Анастасия Алексеевна…
Оставалась только одна загадка: что потеряла такая девушка, с такой внешностью на инженерном факультете? Этот вопрос уже долгое время не давал покоя Георгию, но одно он знал заранее: эта смуглая Настя создана для другой жизни.
17
Танцевать. Только танцевать, не прерываясь в эти три часа ни на минуту. Танцевать, пока силы не покинут и пока удаётся попадать в ритм. Без разницы, под какую музыку: диско, латина, поп или хип-хоп с r’n’b… Всё равно, лишь бы не думать, не думать, не думать… После еженедельных занятий со студентами Настя оставалась в зале ещё на три-четыре часа и танцевала одна. Она старалась приходить сюда как можно чаще. Ей хотелось танцевать до седьмого пота, а потом валиться на свою постель поверх одеяла и спать без мыслей и без чувств.
Или не выходить вообще из комнаты, тупо доедать третий килограмм сушек и приклеивать скотчем пододеяльники на окна. В эти первые дни весны Настя не видела причин для своего существования. Беременная двадцатилетняя студентка, без денег, с просроченной регистрацией, без мужа, на грани нервного срыва и отчисления, а стало быть – почти без жилья. Вопрос двух-трёх суток – высшую математику сдать «своими силами» так и не получилось.
