— Выходит, все мы скоро вернемся в свой мир!
Едва не вскрикнув, Мира до боли вдавила затылок в деревянную плашку: «Все? Так мы увидим, что там — за Стеной?!»
— И будем только изредка, за чашкой кофе, вспоминать наших маленьких воспитанников… Нет! — сам себя оборвал Дрим. — Мы будем гнать эти воспоминания. Человеку ведь свойственно очищать свою память от тех эпизодов, когда он показал себя последней сволочью.
— Мы не последние сволочи! Не мы устроили тот взрыв. И опыты не мы проводили!
— Но разве мы что-нибудь сделали, чтобы эти подонки лишились власти?
Неда беспомощно вздохнула:
— Да что мы могли? Дрим, мы заботимся об этих несчастных детях. Разве это мало? Мы любим их!
— Любим?! — он опять захохотал, забыв о раскрытом окне. — Да Руледу всю перекашивает, когда чья-нибудь морщинистая ручка невзначай коснется ее! Только невзначай, осознанно прижаться к ней никому из них и в голову не придет. Она расхаживает между ними, словно опутанная колючей проволокой.
— Я уже подумывала заменить ее, — пробормотала Неда. — Но это не так просто. До сих пор такого не случалось, все мы с ними с самого начала. Как можно объяснить детям появление нового человека? Откуда он взялся, если по нашей версии людей, кроме нас, вообще нет?
— А мы — люди? — спросил Дрим.
Пропустив его вопрос, Неда устало продолжила:
— А Руледа… Наверное, у нее просто кончилось терпение. Ты же сам знаешь, чего это стоит: постоянно держать себя под контролем, следить буквально за каждым своим словом! Чтобы даже не намекнуть им на то, о чем знать не положено. Она не рассчитала свои силы. Молодость проходит… В студенчестве мы все были энтузиастами. Кучка идеалистов, ненавидящих телевидение и мечтающих о единении с природой. Двенадцать лет единения — это ведь немало, а?
— Ей недолго осталось мучиться, — тускло отозвался Дрим. — По общечеловеческим нормам любому из них уже далеко за семьдесят.
«Семьдесят — чего? — попыталась угадать Мира. — Не килограмм же… А ростом мы все намного больше семидесяти сантиметров. Я уже почти метр шестьдесят! Не совсем еще, но…»
— Пойду я, пожалуй, — сказала Неда. — Уже совсем поздно. Что случилось с тобой сегодня?
Дрим откликнулся не сразу:
— Да в общем-то и ничего… Я увидел во сне море.
«Что такое — море?» — замерла Мира.
— Оно было до того синим, что просто дух захватывало. А у берега совсем зеленым. Живым.
От восторга у нее быстро и сладко заколотилось в груди: «Так это… Море! Вот как называется эта вода… И ему она тоже снилась! Вот это да…»
— Я проснулся и подумал, что никто из них этого не увидит.
— Ты подумал о Мире…
— Когда произносишь в этом падеже, не поймешь, о чем идет речь — о девочке или о том, где мы жили…
«Я тоже хочу туда, — волнуясь все больше, сказала себе Мира. — Почему мне нельзя туда? А когда вырастем, то уже будет можно? Почему же тогда воспитатели здесь?»
— Нам остается только смириться, Дрим.
— Но я не могу с этим смириться! — чуть ли не по слогам прокричал он. — Это… неестественно, понимаешь? Это противоречит всему устройству мира!
Неда печально подтвердила:
— Так и есть. Только что теперь сделаешь?
— Что-то можно… — сказал Дрим почти умоляюще.
— Уже нет… Поздно. Остались считанные недели.
— Только до окончания нашего контракта! Но там указано, что это лишь, если… если это случится со всеми…
До Миры долетел чей-то вздох, наверное, Неды, потому что она заговорила:
— Ты же знаешь, с определенного возраста… процесс идет все быстрее.
— Но почему недели? Разве что-то меняется? Я не заметил. Хотя бы месяцы!
— Это в лучшем случае. Но ведь не всем суждено быть долгожителями.
Больше не слушая их, девочка тоскливо повторила про себя: «Я хочу туда. Там — море…»
Она пропустила, когда Неда успела проститься, и услышала только, как открылась дверь. Чудом не вскрикнув и не бросившись наутек. Мира бесшумно попятилась и укрылась за углом дома. Страдающие бессонницей кузнечики от нечего делать заглушали ее дыхание, хотя вряд ли Неда стала бы прислушиваться. На крыльце она потянулась и громко, с облегчением вздохнула.
— Хорошо! — сказала Неда с непонятным девочке вызовом. — Сколько трагедий происходит на Земле — Боже мой! А такие вот ночи все еще случаются. И разноцветные закаты. И пузыри от дождя. И радуга. И первый снег.
— Это не доказывает, что мы вправе поганить этот мир еще больше, раз он так стойко держится.
Мире показалось, что голос Дрима прозвучал в темноте, как молния. Если бы, конечно, она могла звучать… С раскатом грома это не имело бы ничего общего.
— Придется смириться, Дрим, — печально сказала Неда. — Ничего другого просто-напросто не остается.
— Ты уже говорила о смирении. Я и сам ищу его в себе… Но его нет, понимаешь?
— Наверное, ему учатся.
— После. Но не — до!
Этот звук так и завис в тишине, которую ни один из них уже не решился наполнить словами. Он стал последним и вместе с тем прозвучал той нотой, с которой все начинается. Мира не знала нот, но интуитивно почувствовала, что этот загадочный разговор не может вот так кончиться. И что, наверное, сейчас каждый продолжает его про себя и так же начинает горячиться, споря с самим собой.
На всякий случай она подождала немного, поглядывая на звезды, которые теперь стали казаться совсем другими. Оказывается, они видели гораздо больше, чем она думала и могла представить. Может быть, даже море…
«Если только Дрим говорил о той же воде, — встревожилась она. — А если есть еще что-то такое же… сине-зеленое… Живое. Почему они скрывали от нас? Вот была бы я постарше, хоть поняла бы, о чем они говорили!»
Эта досада на свой возраст была в Мире всегда, сколько она себя помнила. Иногда она мечтала найти календарь своей жизни (ведь бывают же календари года!) и разом выдернуть целую пачку листков. Разве это не приблизило бы ее к Дриму? Только бы его календарь никто не тронул…
Ей опять стало обидно: «Но ведь он обманул меня! Он всегда говорил, что за Стеной ничего нет, кроме пропасти. Почему? Как он мог?»
В какой-то момент она рассердилась настолько, что чуть не вернулась к его домику и не ворвалась внутрь, чтобы с криком потребовать объяснений. Но успела сообразить: если станет известно, что она знает о мире за Стеной, то взрослые сделают все, чтобы не пустить ее туда. Раз не пускали до сих пор… Была какая-то причина, почему они так поступали, только в одиночку Мира не могла найти ее.
И в одиночку отправляться за Стену было страшновато. Хотя Руледа и называла Миру «индивидуалисткой» (девочка уже выяснила у Дрима, что это значит), и ей действительно быстро надоедало делать все вместе со всеми, но такую грандиозную вылазку она не могла предпринять без помощи. Хотя бы без помощи Эви… «Струсит», — подумала она с сомнением, и тут же отголосок стыда ожогом прошелся по сердцу. Этот мальчишка был ее единственным другом, а Дрим учил, что о друзьях нельзя говорить плохо. Особенно про себя, когда они не слышат.
Ей так хотелось разбудить Эви немедленно, вытащить его из постели бормочущего, с подкашивающимися ногами и сунуть головой под кран, чтоб поскорее проснулся, что Мира решила не
