Он думал: «Что бы ни думала Гертруда, я уверен, что поступил справедливо, выбрав усадьбу. Я не мог бы перенести этой потери, я умер бы с горя, если бы именье перешло в чужие руки».
— Ингмар… — начала Гертруда, и кончик ее щеки залила яркая краска. — Ингмар, ты, вероятно, помнишь, что еще пять лет тому назад я имела намерение присоединиться к хелльгумианцам. Я отдала тогда мое сердце Спасителю, но потом взяла его назад и подарила тебе. Это было дурно с моей стороны, поэтому я и была наказана за это. Как я изменила Христу, так и человек, которого я любила, тоже изменил мне.
Поняв, что Гертруда хочет ехать с хелльгумианцами, Ингмар сделал недовольное движение. Мысль эта была ему неприятна. «Я не могу примириться с мыслью, что она присоединится к иерусалимским переселенцам и уедет в чужую страну», — думал он и начал убеждать ее не делать этого так же горячо, как в то время, когда она была его невестой.
— Ты не должна так думать, Гертруда. Господь совсем не хотел наказывать тебя, устроив так все дело.
— Нет, не наказывать, Ингмар, а только Он хотел показать мне, что я сделала плохой выбор. Ах, ведь это не наказание! Я так счастлива! Я ни о чем не жалею, я избавилась от всех страданий. Ты это поймешь, Ингмар. Знаешь, Господь Сам избрал и призвал меня.
Ингмар молчал, лицо его приняло жесткое выражение осторожности и расчета.
«Не будь дураком, — убеждал он себя, — пусть Гертруда уезжает. Самое лучшее, если между вами лягут моря и земли! Моря и земли, моря и земли!»
Что-то в глубине его души восставало против отъезда Гертруды сильнее всяких расчетов, и он сказал:
— Не понимаю, как родители соглашаются на твой отъезд.
— Они и не дадут своего согласия, — отвечала Гертруда, — я это прекрасно знаю и ничего не говорю им об этом; отец никогда бы не согласился. Я думаю, он стал бы даже удерживать меня силой. Мне очень тяжело, но придется уехать потихоньку. Они думают, что я пошла по деревням продавать свои товары. Они узнают о моем отъезде только тогда, когда я соединюсь с переселенцами в Гётеборге, и пароход отчалит от берега.
Ингмар был вне себя, слыша, что Гертруда готова нанести такой удар своим старым родителям.
«Неужели она не понимает, как она дурно поступает? — думал он. Он уже хотел выразить ей свое неодобрение, но раздумал. — Не тебе, Ингмар, за что бы то ни было упрекать Гертруду».
— Я знаю, что поступаю несправедливо по отношению к отцу и матери, — сказала Гертруда, — но я должна следовать зову Господа моего.
Она улыбнулась, упоминая о Спасителе.
— Он спас меня от страха и душевных страданий, — сказала она с глубоким чувством, молитвенно складывая руки.
И, словно только теперь почувствовав мужество, она откинула платок с головы и взглянула Ингмару прямо в глаза. Ингмар понял, что она сравнивает его с кем-то другим, кто стоит перед ее мысленным взором, и почувствовал, как он сам ничтожен и незначителен.
— Да, это несправедливо. Отец так стар, что должен оставить должность учителя, и доходы их еще сократятся, когда отец не занят, он легко раздражается и сердится. Матери будет нелегко с ним ладить, и жизнь их будет очень печальна. Если бы я могла остаться и ухаживать за ними, все было бы иначе.
Гертруда остановилась, словно не зная, следует ли ей говорить вполне откровенно. Ингмар чувствовал, что вот-вот заплачет. Он догадывался, что Гертруда хочет его попросить позаботиться о ее родителях.
«Я думал, что она пришла издеваться надо мной и высказать мне свое презрение, — думал он, — а вместо этого она оказывает мне величайшее доверие».
— Тебе нечего и просить меня об этом, Гертруда, — сказал Ингмар, — ты оказываешь этим большую честь тому, кто бросил тебя! Поверь мне, я поступлю с твоими родителями лучше, чем поступил с тобой.
Голос Ингмара задрожал, выражение осторожности и расчета исчезло с его лица. «Как добра ко мне, Гертруда! Она обращается ко мне с этой просьбой не только ради своих родителей, но и чтобы доказать мне, что прощает меня».
— Я знала, Ингмар, что ты не откажешь мне в этом, — сказала Гертруда. — Теперь мне надо поговорить с тобой еще кое о чем. — Голос ее зазвучал уверенно и радостно. — Я принесла тебе хороший подарок.
«Как красиво Гертруда говорит, — подумал Ингмар. — Мне кажется, я еще никогда не слышал такого приятного, звучного голоса».
— Неделю тому назад я вышла из дому, — сказала Гертруда, — я намеревалась пойти в Гётеборг, чтобы встретиться там с хелльгумианцами. Первую ночь мне пришлось переночевать на заводах Бергсона у бедной вдовы кузнеца Марии Бувинг. Запомни это имя, Ингмар. И, если она будет в нужде, ты должен помочь ей.
«Как красива Гертруда, — думал Ингмар, кивая ей головой и обещая не забыть Марию Бувинг. — Как красива Гертруда! Что со мной будет, когда я не смогу больше видеть ее? Боже, смилуйся надо мной; я поступил несправедливо, променяв ее на старую усадьбу! Разве поля и леса могут мне заменить человека? Они не могут ни смеяться со мной, когда мне весело, ни утешить, когда мне грустно! Ничто в мире не может заменить любимого человека».
— У Марии Бувинг, — продолжала Гертруда, — за кухней есть маленькая каморка, куда она и положила меня. «Вот увидишь, как тебе хорошо будет спаться, — сказала она, — ведь эту кровать я купила на аукционе в Ингмарсгорде». — Когда я легла, я почувствовала под головой что-то жесткое. «Не очень-то хорошую постель купила себе Мария», — подумала я. Но я так устала за целый день ходьбы, что мгновенно заснула.
— Ночью я проснулась и перевернула подушку, чтобы вынуть из-под нее этот жесткий комок. Тут я увидела, что наволочка была посередине разрезана и потом сшита грубыми стежками. Внутри лежало что-то твердое. «Я вовсе не хочу спать на камнях», — подумала я, пробуя вытащить этот комок. В конце концов я вытащила оттуда пакет, хорошо завернутый и перевязанный.
Гертруда на минуту остановилась, чтобы посмотреть, насколько она затронула любопытство Ингмара, который слушал ее невнимательно. «Как красиво Гертруда двигает рукой при разговоре! — думал он. — Я еще ни у кого не видел таких плавных движений и такой легкой походки, как у Гертруды. Да, старая поговорка верно говорит: человек больше всего любит человека… Все-таки я поступил правильно, это было важно не только для меня, но и для всей деревни».
Несмотря на это, Ингмар с грустью чувствовал, что теперь ему все труднее убедить себя, что он любит усадьбу больше Гертруды.
— Я положила пакет возле кровати, — продолжала Гертруда, — чтобы на следующий день отдать его Марии Бувинг. Наутро я увидела, что на пакете стоит твое имя. Я рассмотрела пакет ближе и, в конце концов, я решила взять его с собой и отнести тебе, не говоря об этом ни слова Марии и никому другому. Вот, Ингмар, возьми его, это твоя собственность.
Гертруда достала из корзины небольшой пакет и передала его Ингмару, при этом она так смотрела на него, словно ожидала, что он страшно обрадуется.
Ингмар взял сверток, не задумываясь над тем, что бы в нем могло быть. Он старался подавить в душе одолевавшее его горькое раскаяние.
«Если бы Гертруда знала, как она для меня опасна, когда она так ласкова и добра со мной, — думал он. — Ах, разве не лучше было бы, если бы она пришла бранить и упрекать меня! Я должен бы радоваться этому, Гертруда как будто благодарит меня за то, что я покинул ее. Почему же эта мысль мне невыносима?»
— Ингмар, — произнесла Гертруда таким тоном, что он понял, наконец, что она говорит о чем-то важном. — Мне пришло в голову, что Элиас мог спать на этой подушке, когда лежал больной в Ингмарсгорде.
Она взяла пакет из рук Ингмара и развернула его. Ингмар услышал, как зашуршали банковские билеты. Потом он увидел, что Гертруда пересчитала билеты, каждый в тысячу крон. Она поднесла деньги к
