Гунхильда не показала письма даже Гертруде, ей казалось несправедливым нарушить ее радость. Гертруда была так счастлива с тех пор, как жила в Иерусалиме, где все пробуждало в ней мысли о Спасителе.
Гунхильда часто вынимала письмо из кармана и смотрела на него. Перечитывать его она не решалась: уже при одном взгляде на него сердце ее сжималось от острой боли. «Если бы я могла умереть! — думала она. — Я никогда больше не буду иметь покоя. Ах, если бы я могла умереть!..»
Девушка сидела и смотрела на письмо, ей казалось, что оно источает яд, способный убить и ее, и она надеялась, что он быстро окажет свое действие.
На следующий день Гунхильда была в городе и возвращалась домой через Дамасские ворота.
Стояла жара, какая часто бывает в октябре перед сезоном осенних дождей. Когда Гунхильда вышла из темного города, где дома и арки служили защитой от солнца, ей показалось, что ослепительный солнечный свет поразил ее, как молния, и ее охватило желание вернуться назад под прохладную тень ворот. Дорога, залитая солнцем, казалась девушке очень опасной. Ей представлялось, что она должна идти через стрельбище, где солдаты упражняются в меткости.
Гунхильда не хотела отступать перед солнечным светом. Хотя она слышала, что он может быть опасен, чему не особенно верила. Поэтому она поступила так, как делают, спасаясь от сильного дождя: втянула голову в плечи, надвинула платок на голову и быстро пошла вперед.
И когда она так шла, ей казалось, что солнце на небе держит в руках сверкающий лук и пускает в нее одну стрелу за другой. Да, действительно казалось, что солнце тем только и занято, что целит в нее. Острые жгучие искры сыпались на Гунхильду дождем, и не только с неба; все вокруг сверкало и кололо ей глаза. Даже из расщелин стен вылетали маленькие острые стрелы, а стекла в окнах монастыря сверкали так ослепительно, что девушка не решалась на них взглянуть. Ключ в одной из дверей полыхнул ей вслед маленьким злым лучом, и точно также преследовали ее блестящие листья клещевины, которые, казалось, пережили лето только для того, чтобы помучить ее. Куда бы она ни взглянула, на небо или на землю, — все сверкало и блестело. И в то же время Гунхильде казалось, что она страдает так не столько от жары, сколько от ослепительно-белого солнечного сияния, проникающего ей в глаза и выжигающего мозг.
Гунхильда чувствовала такой же гнев и ненависть к солнцу, какое бедное загнанное животное чувствует по отношению к охотнику. Ее охватило непреодолимое желание взглянуть своему преследователю прямо в лицо. Некоторое время она боролась с собой, но потом оглянулась и посмотрела прямо в небо. И действительно, солнце стояло там, похожее на сгусток огромного голубовато-белого пламени. Когда Гунхильда смотрела на него, небо делалось черным, а солнце сжалось в одну маленькую искру, сверкающую острым опасным светом, и девушке показалось, что эта искра сорвалась со своего места на небе и жужжа понеслась вниз, чтобы поразить ее в голову и убить на месте.
Гунхильда громко закричала от ужаса, схватилась руками за голову, как бы защищаясь, и бросилась бежать.
Пробежав немного по дороге, где поднималось белое облако удушающей известковой пыли, она увидела большую кучу камней — обломки стены разрушенного дома. Бедная девушка поспешила к нему, где посчастливилось найти вход в подвал.
Прохладный и приятный мрак охватил ее; было так темно, что она не могла сделать и двух шагов.
Гунхильда встала спиной ко входу, давая глазам отдохнуть в темноте.
Здесь ничего не блестело и не сверкало. Теперь она понимала состояние бедной загнанной лисицы, когда ей удается проскользнуть в нору от преследующих ее охотников. И вот теперь жара и духота, свет и блеск солнца стояли, как обманутые охотники, вокруг убежища, где она скрылась. Целая толпа сверкающих стрел стояла и ждала ее, а она была спокойна и в безопасности.
Глаза Гунхильды понемногу привыкли к темноте, она увидела камень и села на него. Ей казалось, что она просидит много часов, прежде чем у нее хватит мужества покинуть пещеру. Во всяком случае, не раньше, чем солнце склонится на запад и потеряет над небом свою власть и могущество.
Просидев немного во мраке, Гунхильда почувствовала, как перед глазами ее мелькает бесчисленное количество маленьких солнц и искр, и в мозгу у нее все начинает вертеться. Ее охватило сильное головокружение, и казалось, что стены здания стремительно вертятся. Она поспешила прислониться к стене, чтобы не упасть.
— О, Боже, они преследуют меня и здесь! — простонала Гунхильда. — Должно быть я сделала, что- нибудь дурное, если даже солнце не выносит меня, — продолжала девушка.
В ту же минуту она вспомнила о письме и смерти матери, о своем ужасном горе и желании умереть. Девушка не думала об этом, пока ее жизни грозила реальная опасность, она заботилась только о спасении.
Гунхильда быстро вынула письмо, развернула его и подошла к выходу, чтобы прочесть. Она увидела, что там стояли именно те слова, какие сохранились у нее в памяти, и застонала.
И тут же в голову пришла мысль, которая показалась ей легкой, приятной и утешительной.
«Разве ты не понимаешь, — обратилась Гунхильда сама к себе, — что Господь желает призвать тебя к Себе».
Это представилось ей великой милостью Божьей.
Девушка еще не вполне пришла в себя. У нее продолжала кружиться голова, весь подвал вертелся, а перед глазами прыгали сверкающие точки.
Гунхильда крепко ухватилась за мысль, что Господь позволяет ей оставить жизнь, уйти к матери на небо и отрешиться от всех печалей.
Она встала, прижав руки к затылку, но потом отвела руки и совершенно спокойно, словно идя в церковь, вышла на солнечный свет.
Гунхильда немного освежилась и, выйдя наружу, сразу не заметила ни охотников, ни сверкающих искр и стрел.
Пройдя несколько шагов, девушка вновь почувствовала, как все снова набросились на нее. Все вокруг сверкало и кололо ей глаза, а солнце, звеня, сорвалось с неба и огненной искрой ударило ее в затылок.
Она сделала еще несколько шагов и упала, будто пораженная молнией.
Несколько часов спустя люди из колонии нашли ее. Она лежала, прижав одну руку к сердцу, а другая рука была вытянута и сжимала письмо, как бы показывая, что убило ее.
VI
В тот день, когда Гунхильда умерла от солнечного удара, Гертруда тоже вышла из дому и пошла по широкой дороге к западному предместью. Ей нужно было купить иголок и тесьмы для рукоделия, но она плохо знала эту часть города, и ей долго пришлось искать нужный магазин; кроме того, она не спешила и была даже рада пройтись по улице. Гертруда еще почти не видела Иерусалима; она привезла с собой из дому так мало одежды, что ей все время приходилось проводить за работой, чтобы прилично выглядеть.
Как всегда, когда Гертруда выходила на улицу, лицо ее озарялось радостной улыбкой. Она тоже страдала от ужасной жары и жгучих лучей солнца, но не так, как другие. При каждом шаге она думала, что, может быть, Иисус ступал там же, где она теперь идет. Девушка была уверена, что Его взгляд устремлялся к холмам, мелькавшим в конце улицы. И думая об этом, она чувствовала присутствие Христа совсем близко, и радость щедро переполняла ее.
По приезде в Иерусалим Гертруду больше всего радовало то, что здесь она чувствовала себя гораздо ближе к Христу, чем прежде. Здесь она никогда не вспоминала, что прошло уже две тысячи лет с тех пор, как Иисус ходил по этой земле со Своими учениками. Ей казалось, что Он жил здесь совсем недавно. Она видела следы Его ног на земле и слышала отзвук Его голоса на улицах Иерусалима.
Когда Гертруда спускалась с отвесного холма, ведущего к Яффским воротам, навстречу ей поднималась большая группа русских паломников. Они осматривали святые места уже несколько часов, и уже так утомлены и измучены продолжительной ходьбой под жгучими лучами солнца, что, казалось, были не
