Впереди Бу шел старый капрал Фельт. Он как всегда был окружен детьми, они цеплялись за его палку или тащили его за полы сюртука. Бу, помнивший то время, когда дети бросались врассыпную, издали завидев капрала, теперь думал: «Никогда еще не видел я его таким бравым и величавым. Он так гордится тем, что дети льнут к нему, что усы его торчат как щетина, да и нос словно стал еще горбатее».
В толпе Бу увидел Хелльгума, который шел под руку с женой, ведя за другую руку свою прелестную дочурку. «Как это странно, — подумал Бу, — Хелльгум совсем остался в тени с тех пор, как мы присоединились к американцам, да иначе и быть не могло, — все они такие замечательные люди, и обладают даром проповедовать слово Божие. Интересно, как он относится к тому, что люди больше не толпятся вокруг него во время такой вот прогулки, но кто точно радуется, безраздельно владея им теперь, так это его жена. У нее даже осанка изменилась. За всю свою жизнь она не была так счастлива».
Возглавляла шествие прекрасная мисс Юнг, а рядом с ней шел молодой англичанин, примкнувший к колонии несколько лет назад. Бу, как и все другие, знал что молодой человек любит мисс Юнг и вступил в колонию только в надежде жениться на ней. Он, очевидно, нравился и девушке, но гордонисты не хотели ради нее отступать от своего строгого правила, и молодые люди уже несколько лет жили в безнадежном ожидании. В этот день они шли на прогулке рядом, говорили только друг с другом, не замечая никого другого. Глядя на то, как они быстро и легко идут во главе шествия, казалось, что они хотят оставить за собой всю эту толпу, скорее уйти от нее в большой свет и зажить, наконец, своей собственной жизнью.
Позади всех Бу увидел Габриэля. В колонии с самого ее основания жил французский матрос, и теперь он был совсем дряхлый и старый. Габриэль взял его под руку и помогал ему подниматься на крутых местах. «Габриэль делает это в память о своем старике-отце», — подумал Бу.
Сначала шествие направилось к западу по каменистой, обнаженной местности. Но там еще не было цветов. С отвесных горных склонов смыло всю землю, и глаз всюду встречал желтовато-серые голые скалы.
«Удивительно, — думал Бу, — я никогда еще не видел такого голубого неба, как над этими желтыми скалами. И горы эти, хотя и голые, совсем не безобразны. Когда я гляжу, как они красиво закругляются, то вспоминаю большие купола на крышах здешних домов и церквей».
Пройдя около часа, путники увидели первую долину, сплошь усеянную красными анемонами. Вид ее вызвал всеобщий восторг! Все с громкими криками и смехом бросились вниз по склону горы и принялись собирать цветы. Все усердно рвали анемоны, пока не перешли в другую долину, полную фиалок, а потом в третью, где росли вперемешку всевозможные весенние цветы.
Сначала шведы принялись рвать все цветы без разбору и без всякой осторожности. Но американцы показали им, что цветы надо срывать аккуратно и выбирать из них годные для прессовки; это была работа, требовавшая большого внимания.
Бу собирал цветы, идя рядом с Гертрудой. Когда он случайно поднялся, чтобы разогнуть спину, то увидел двух крестьян, которые, вероятно, еще в Швеции перестали обращать внимание на цветы. Теперь же они собирали их с не меньшим усердием, чем другие. Бу, с трудом удерживаясь от смеха, вдруг сказал, обращаясь к Гертруде:
— Я думаю как раз о том, что хотел сказать Христос Своими словами: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Гертруда подняла голову и взглянула на Бу. Ее удивило, что он обращается прямо к ней.
— Да, это действительно замечательные слова, — ответила она.
— Да, я часто замечал, — задумчиво и медленно произнес Бу, — что дети бывают смирнее всего, когда они играют во взрослых. Никогда не ведут они себя так тихо, как в те часы, когда воображают, будто пашут поле, которое они отгородили себе посреди проезжей улицы, когда прищелкивают языком и погоняют своих лошадок кнутом из бечевки или проводят еловой веткой борозды по пыльной дороге. Как они бывают смирны и тихи, когда беспокоятся, успеют ли окончить свой посев раньше соседей, или жалуются на необыкновенно твердую почву, которую так трудно вспахать.
Гертруда продолжала рвать цветы, опустив голову и ничего не отвечая: она не понимала, что хочет Бу сказать этими словами.
— Как сейчас помню, — продолжал все так же серьезно Бу, — как я радовался, когда делал стойла из деревянных чурок и клал в них еловые шишки, которые изображали у меня коров. Каждый день утром и вечером я приносил моим коровам свежескошенное сено, а иногда воображал, что наступила весна и пора выгонять коров на луга. Я трубил в рожок из бересты и так громко звал Зорьку и Лилию, что мой голос был слышен по всему двору. Я разговаривал с матерью о том, сколько молока давали мои коровы и сколько я получу на ферме за масло. Я внимательно следил за тем, чтобы у быка были завязаны рога, и громко кричал всем проходящим мимо, чтобы они остерегались его, ведь он легко приходит в бешенство.
Гертруда собирала цветы с меньшим усердием. Она внимательно прислушивалась к словам Бу, и ее удивляло, что у него были те же мысли и такое же живое воображение, как и у нее.
— Мне кажется, лучше всего было, когда мы, мальчуганы, изображали взрослых мужчин и собирались на сельскую сходку, — продолжал Бу. — Мы с братьями и товарищами взбирались на груду досок, много лет лежавших у нас во дворе. Председатель стучал деревянной кухонной ложкой по доскам, а мы все сосредоточенно сидели и обсуждали, кто из нас может получить материальное пособие по бедности и какой налог надо собрать с того или другого. Мы сидели, заложив большие пальцы за проймы жилетов, говорили басом, словно рты наши были набиты кашей, и не называли друг друга иначе, как бургомистром, кантором, церковным старостой или уездным судьей.
Бу остановился и потер лоб рукой, как будто дошел, наконец, до самой сути.
Гертруда совсем позабыла о работе. Она сидела на траве, откинув голову немного назад, и смотрела на Бу, словно ожидая услышать что-то новое и интересное.
— И очень может быть, — заговорил Бу, — что, как для детей полезно играть во взрослых, так, пожалуй, и взрослым не мешает иногда обращаться в детей. Когда я вижу этих пожилых крестьян, которые привыкли в это время года работать в глуши на лесоповале, а теперь занимаются здесь таким детским делом, как собирание цветов, то, мне кажется, мы приближаемся к тому, чтобы последовать словам Спасителя и обратиться в детей.
Бу увидел, как что-то сверкнуло в глазах Гертруды, теперь она поняла, что тот хочет сказать, и его мысль ей понравилась.
— И мне тоже кажется, что мы обратились в детей с тех пор, как живем здесь, — сказала она.
— Да, — поддержал ее Бу, — мы уже хотя бы тем похожи на детей, что всему вынуждены учиться. Мы научились держать вилку и ложку и привыкли к еде, которую прежде и не пробовали. Разве не смешно, что, приехав сюда, мы должны были первое время ходить с проводниками, чтобы не потеряться; нас предостерегали от некоторых людей, которые могли нам навредить, и говорили, куда ходить не стоит.
— Это точно! Когда мы приехали из Швеции, то были совсем как маленькие дети, нам даже пришлось заново учиться говорить, — улыбнулась Гертруда. — Мы должны были спрашивать, как называется стол и стул, кровать и шкаф. А скоро нам, наверное, опять придется сесть за парту, чтобы научиться читать и писать на незнакомом языке.
Теперь оба наперебой старались найти как можно больше сходств между собой и детьми.
— Мне пришлось учить название здешних деревьев и растений совсем так, как учила меня мать, когда я был ребенком, — сказал Бу. — Теперь я умею отличать персики от абрикосов и узловатое финиковое дерево от скрученной маслины. Я научился узнавать турок по их жилетам, бедуинов по их полосатым плащам, дервишей по их фескам, а евреев по их пейсам.
— Да, — сказала Гертруда, — точно так же в детстве мы учились различать крестьян из прихода Флюды или Гагнева по их сюртукам и шляпам.
— А больше всего мы похожи на детей тем, что совсем перестали заботиться о самих себе, — сказал Бу. — Мы никогда не имеем в руках денег, и каждый грош должны просить у других. Каждый раз, когда приходит торговец фруктами и мне хочется купить себе апельсин или кисть винограда, я чувствую себя совсем как в детстве, когда я проходил мимо лотка со сладостями, не имея в кармане ни гроша.
