веточек. В тот год мирт вообще был какой-то хворый. Листья черные, только тронешь, сразу осыпаются.
Однако другой зеленью брачный венец украшать нельзя, нужен мирт, и точка. Молодые, свежие веточки брусничника, конечно, очень похожи на мирт, только ведь венец из брусничника будет для невесты большим бесчестьем. Чего доброго, она решит, будто свадьба у нее ненастоящая.
Мамзель Ловиса положила жалкие веточки в воду и далеко за полночь трудилась над венцом и гирляндою. Задача безнадежная, но она старалась изо всех сил.
А утром тихонько, украдкой ушла по аллее в лес. Уходила с пустыми руками и вернулась вроде как тоже с пустыми.
По дороге через кухню в свою комнату она посетовала, что никогда прежде не мучилась с брачным венцом так, как в этот раз. Служанки ей посочувствовали, вызвались сбегать по другим соседям, выпросить мирту.
— Нет, спасибо, — отвечала мамзель Ловиса, — времени нет бегать. Жених с невестой вот-вот будут здесь.
Она прошла к себе, вплела еще веточку-другую в венец и гирлянду, в тех местах, что совсем уж зияли пустотой. А потом показала свое творение экономке и служанкам.
— Боже милостивый, да где ж вы их раздобыли, мамзель Ловиса? — воскликнули те. — Что венец, что гирлянда — сущее загляденье, как всегда. А веточки-то сплошь были почитай что голые, с черными листьями!
Мамзель Ловиса объяснила, что миртовые веточки, полежавши в воде, отудобели. Мол, чернота на листьях — это большей частью грязь да копоть.
Тут и жених с невестой пожаловали, невесту отвели в комнату мамзель Ловисы, стали наряжать. Она хоть и не первой молодости, но собою недурна и привлекательна. Когда всё закончили, ее проводили в гостиную к большому зеркалу; посмотревшись, она осталась очень довольна:
— Никогда не думала, что смогу этак выглядеть.
Она принесла с собою флакон одеколона и красивую шкатулку, полученную на помолвку в подарок от жениха. Шкатулка была полна карамелек, сахара, изюма и пастилок, и теперь невеста обошла комнату, угостила сначала мамзель Лагерлёф, а потом всех остальных. Каждому позволялось мазнуть себя душистой водой и выбрать из шкатулки карамельку или сахарок. Кайса Нильсдоттер казалась куда веселее и довольнее, чем невесты помоложе, и все наперебой твердили, какая она красивая да нарядная.
Немного погодя невеста с женихом откланялись — поехали к священнику венчаться, а оттуда домой к невесте, где состоится свадьба.
На первых порах Кайса Нильсдоттер была в замужестве совершенно счастлива. Муж был намного старше ее, но она так уважала его ученость, что почитала для себя делом чести заботиться о нем и создать ему уютный дом.
Но потом кто-то пустил слушок. Не иначе, как кто-то из обитателей Морбакки, хотя имя зачинщика так и осталось неизвестным. Слушок этот облетел весь приход, и в конце концов какой-то друг-доброжелатель, наверно, донес его до Кайсы Нильсдоттер:
— Мамзель Ловиса Лагерлёф сплела тебе брачный венец из брусничника.
Поначалу Кайса не поверила. Это же совершенно немыслимо. Но потом она призадумалась. Венец-то был очень красивый, не хуже, чем у других. Светился на голове яркой зеленью. Кайса помнила, как гордилась, что надела его на нее благородная мамзель.
Только вот не слишком ли яркой была зелень? Той весною, когда она выходила замуж, на мирты напала хворь, ей ли не знать. Уж как она тогда старалась раздобыть по-настоящему зеленый мирт, но безуспешно.
Мамзель Ловиса, поди, решила, что с нею и так сойдет, с бедной невестой церемониться не обязательно. Дочке богатого крестьянина она бы никогда не посмела подсунуть венец из брусничника.
После долгих размышлений Кайса поговорила с мужем. Она, мол, опасается, женаты ли они как должно, коли венец у нее был из брусничника.
Муж знать не знал, чем ей помочь. Она плакала и горевала. Чувствовала себя опозоренной и униженной. Мамзель Лагерлёф сочла, что она не ахти какого роду-племени и незачем чин чином наряжать ее невестой, вот и сплела венец из брусничника. А теперь и она, и весь приход над Кайсой насмехаются.
В конце концов муж посоветовал сходить в Морбакку и спросить мамзель Ловису, как было дело, и жена действительно так и сделала.
Только в Морбакку ей случилось прийти в крайне неудачное время. В тот день там был большой праздник, и когда она вошла в кухню, тем, кто там находился, даже поздороваться как следует было недосуг. Она спросила мамзель Ловису, однако ж та была в комнатах, с гостями, и позвать ее никак нельзя. Дескать, прощения просим, но нынче тут великий праздник. Может, она пройдет в комнатку при кухне, в комнатку мамзель Ловисы, посидит там, подождет.
Кайса Нильсдоттер вошла в комнату. Именно здесь ей на голову надели брусничный венец. Она помнила, как радовалась в тот день. И сейчас, снова очутившись в этой комнате, подумала, что все-таки в обман поверить трудновато.
Немного погодя из кухни появились две служанки, каждая с подносом, уставленным бокалами с вином, и прошли в залу. Дверь они за собой не затворили, так что посетительница могла видеть залу и гостиную, где толпилось множество людей. Да, праздник и впрямь большой. Присутствовали не только господа из Эмтервика. Она узнала пробстово и докторское семейства из Сунне и магистра Хаммаргрена из Карлстада, женатого на сестре мамзель Ловисы.
Кайса застеснялась и пошла закрыть дверь, но в этот самый миг услыхала слова, которые заставили ее замереть и прислушаться. Поручик Лагерлёф, стоя посредине залы, с бокалом вина в руке, объявил о помолвке своей сестры Ловисы с младшим эмтервикским священником — пастором Миленом.
Гости начали поздравлять, произносить здравицы. Все выглядели довольными и приятно взволнованными, что нисколько не удивительно. Мамзель Ловисе Лагерлёф минуло сорок, родные, поди, уже и не думали, что она выйдет замуж. Пастор Милен был вдовец с четырьмя малолетними детишками, которым надобны присмотр и забота. Стало быть, так будет правильно и для всех хорошо.
Кайса Нильсдоттер слыхала разговоры, что в молодости мамзель Ловиса не хотела выходить замуж, духу ей не хватало уехать от родителей, теперь же, когда оба переселились в лучший мир, она, пожалуй, рада была зажить своим домом.
Слыхала она и о том, что мамзель Ловиса будто бы не желала покидать Морбакку. Значит, и в этом смысле все складывается хорошо. Пасторская усадьба расположена в пяти минутах ходьбы.
Кайсу Нильсдоттер аж по сердцу резануло, что у мамзель Ловисы, которая сплела ей венец из брусничника, все будет так хорошо, и она поспешно отошла от двери.
И тут увидела у себя за спиной старую экономку. Та ведь знала, что затевается, и пришла послушать, как объявляют о помолвке.
Посетительница положила на плечо экономки тяжелую руку.
— Я пришла узнать, не из брусничника ли мамзель Ловиса сплела мой брачный венец, — сказала она, — но, наверно, время сейчас неподходящее для таких вопросов.
Экономка слегка опешила, однако ж была не из тех, кто легко теряет присутствие духа.
— Как у тебя язык поворачивается говорить такие глупости, Кайса? — воскликнула она. — Каждый тут, в доме, знает, сколько труда мамзель Ловиса потратила на твой венец. Мы всю округу обегали, выпрашивая мирт.
Кайса Нильсдоттер сверлила ее взглядом. В самую душу заглянуть норовила, чтобы узнать правду.
— Весь приход этак говорит.
Старая экономка думала лишь о том, как бы ее успокоить и выпроводить из дома, чтоб не тревожила мамзель Ловису в такой радостный день.
— Я тебе вот что скажу, Кайса. Не сомневайся: как собственный венец мамзель Ловисы будет из мирта, так и твой был сплетен из мирта, а не из чего другого.
— Я запомню твои слова, — отвечала жена школьного учителя. — Вот когда увижу, из чего сделан
