их хвалили: тоже весьма удачное жилье. Эрнст Шенсон сделал себе широкую моховую лавку, спинкой для которой служила каменная глыба, а вот его братишка Клас предпочел лентяйничать, валялся на земле под своим можжевеловым кустом — неохота ему было собирать камни да мох и мастерить скамью. Хуго Хаммаргрен выпросил у поручикова столяра обрезки досок и прибил их на сосне, так что получилось превосходное сиденье. Адольф Нурен соорудил на каменном уступе моховую лежанку и, забравшись туда, чувствовал себя превосходно. Герман Милен вырыл пещеру под корнями упавшей елки, и даже маленькие близнецы наложили мха на свои пеньки.
Но Анне и Сельме ни строить ничего не досталось, ни налаживать. Одинокие и заброшенные, они слонялись по усадьбе, не зная, чем бы себя занять.
По мере того как колонистское общество развивалось, у мальчишек становилось все интереснее и интереснее. Вскоре они ощутили потребность в настоящей администрации и правосудии, и Теодор Хаммаргрен был избран верховным правителем и судьей. Даниэль Лагерлёф заделался директором монетного двора и начал выпускать бумажные ассигнации, Юхан стал ленсманом, а Отто Хаммаргрен — становым приставом. И едва только в колонии появились деньги, все начали покупать и продавать — каменоломни, щебеночные карьеры, моховины, валуны, землю. Кое-кто преуспел в делах и разбогател, только Хуго Хаммаргрен и Герман Милен оказались транжирами, а вдобавок провинились в том, что посягнули на солодковый папоротник с чужого участка, поэтому ленсман посадил их под арест в старой кузнице, которая располагалась совсем рядом, возле дороги.
Анна и Сельма гуляли возле дома одни-одинешеньки. И Анна Лагерлёф говорила: если мальчишки опять попросят ее связать для них мяч, она нипочем не согласится, и леденцы в другой раз пускай сами варят. Сельма же Лагерлёф, которой было всего-навсего семь, никак не могла придумать, чем бы насолить мальчишкам, но хотя бы тележку свою ни за что им не даст, чтобы возить щебень.
Жизнь в колонии била ключом, и все мальчишки в один голос твердили, что никогда им не бывало так весело. Например, они регулярно устраивали собрания, где обсуждали государственные дела. Приняли постановления о прокладке дорог и строительстве большого каменного моста через канаву, отделявшую колонию от внешнего мира. Согласно плану, все мальчишки старше двенадцати будут ломать камень и заниматься расчисткой, а малыши — таскать щебень. Но, как выяснилось, Герман Милен и Хуго Хаммаргрен участвовать в работе не желали, что привело к серьезным разногласиям. Хуго и Германа сочли отщепенцами, которым закон не писан. Они даже кузницы не боялись, и никто не знал, чем их вразумить.
Анна с Сельмой по-прежнему гуляли возле дома и пытались развлечься, стреляя из заброшенных мальчишками луков и катая их обручи. Обе уверяли, что развлекаются ничуть не меньше, чем зимой, когда все мальчишки в школе. И Анна сулила, что никто из мальчишек никогда больше не увидит ее большую куклу, подарок тетушек, а ведь кукла-то ростом в целый локоть, в чулочках, в туфельках, в корсете со шнуровкой и в кринолине, у нее есть кровать с подушками и постельным бельем, и сундук для одежды, и вообще все-все.
Между тем общественная жизнь в колонии набирала многообразия. И в один прекрасный день кто-то на собрании предложил открыть трактир.
Предложение одобрили, и трактирщиком был назначен директор монетного двора Даниэль Лагерлёф, потому что он владел самым просторным жилищем.
Однако новый трактирщик, судя по всему, посчитал, что удовлетворять потребности клиентов в сладком домашнем квасе, дикой малине, неспелых яблоках и солодковом папоротнике — дело весьма утомительное. Тут-то он и вспомнил про своих сестер.
Отправился прямиком в усадьбу и нашел обеих у пруда, где они пускали мальчишечьи кораблики, рассуждая о том, что никогда больше не станут играть с мальчишками, да что там играть, даже взглядом их не удостоят.
— Идемте-ка со мной в колонию, девочки, будете у меня в трактире подавальщицами, — сказал брат.
И Анна с Сельмой тотчас забыли про кораблики. Словом не обмолвились, что до сих пор были в полном пренебрежении, предоставлены самим себе. Молча пошли за братом, на седьмом небе от счастья.
Старый солдат
Однажды чудесным осенним вечером Большая Кайса, которая уже не служила нянькой в Морбакке, а зарабатывала на жизнь тканьем, шла себе по лесу.
Направлялась она по заданию поручика Лагерлёфа в родной хуторок на вершине лесистого холма, а поскольку до сих пор водила дружбу с Сельмой Лагерлёф, взяла ее с собой на прогулку.
Шли они не торопясь. Ели бруснику, что росла возле дороги, любовались красивыми мухоморами, набрали полные фартуки превосходного мха, чтобы дома устроить между оконными рамами в детской красивую прокладку. Большая Кайса радовалась, что снова очутилась в лесу, где ей знаком каждый бугорок, каждый камень.
Когда они, наконец, подошли к плетню, окружавшему вырубку с хутором, и собрались воспользоваться перелазом, Большая Кайса сказала:
— Не забудь, Сельма, при папане говорить про войну негоже.
Девчушка очень удивилась. Она знала, что отец Большой Кайсы служил в солдатах и сражался под Лейпцигом против Наполеона, но даже представить себе не могла, что с ним нельзя об этом говорить.
— А почему мне нельзя говорить с ним про войну? — спросила она.
— Ни с кем, кто воевал взаправду, про это говорить нельзя, — отвечала Большая Кайса.
Девчушка удивилась еще больше. Подумала о Фритьофе и о Яльмаре, о Гекторе и прочих стародавних богах и героях, про которых читала в книжках, и голова у нее пошла кругом.
Между тем они вошли в избу, отец Большой Кайсы сидел на шестке, грел спину у огня. Сразу видно, человек из давней эпохи, ведь он носил штаны до колен и обут был в башмаки, а не в сапоги. Высокий, худой, с грубым морщинистым лицом, на плечах грязный-прегрязный овчинный полушубок, но в остальном самый обыкновенный старик-крестьянин.
Все время, пока они находились в избе, девчушка глаз не сводила со старика, который запрещал говорить при нем о войне. Сама-то она не ведала ничего более увлекательного, чем слушать про войну или читать про нее рассказы. Жаль, что нельзя расспросить его обо всем, что он повидал.
Сидя в горнице, она слова вымолвить не смела. Знала, что если откроет рот, то непременно отпустит что-нибудь про войну, а тогда старый солдат, чего доброго, ее убьет.
Смотрела она на него, смотрела, и показалось ей, что выглядит он жутковато. Ведь совершенно необъяснимо, что нельзя говорить с ним про войну. Не иначе как тут кроется что-то ужасное, непостижимое для нее. Она чувствовала: этот старик опасен. Скорей бы уж уйти отсюда. Ей не терпелось выбежать за дверь.
С каждой минутой страх нарастал, и когда Большая Кайса наконец-то завершила свои дела и пришла пора прощаться, девчушка была вне себя от страха перед стариком.
А вот если бы он, как другие старые солдаты, сказал, что лучше войны ничего на свете нет, и похвастался, что убил сотни людей и сжег множество деревень и городов, девчушка нисколько бы его не боялась.
Земля надежды
Жили в Морбакке Ларс из Лондона, Свен из Парижа, Магнус из Вены, Юхан из Праги, Пер из Берлина, Олле из Маггебюсетера, конюх да парнишка-батрак.
И Ларс из Лондона, и Свен из Парижа, и Магнус из Вены, и Юхан из Праги, и Пер из Берлина — это
