очередях за «истинными заячьими лапками», упивались детективными романами, самозабвенно плескались в сплетнях о светских скандалах или с бою доставали билеты на пароходы, возившие экскурсантов полюбоваться под грохот духового оркестра, как выглядит та новая, нижняя сторона Атавии и планета Земля, к которой они (просто трудно поверить, сударь!) сейчас уже не имели никакого отношения.
Они неизменно убеждали себя, что политика – это грязное дело, что все равно против рожна не попрешь, что, наконец, пятнадцать лет – все-таки достаточно большой срок (согласитесь, друг мой, что лично я, например, и моя супруга вряд ли проживем дольше, вне зависимости от того, как будет к тому времени обстоять дело с этой проклятой атмосферой). Они были не настолько богаты, чтобы утешаться и услаждать себя штатом прислуги из профессоров и бывших дипломатов, зато кое-как наскрести на стаканчик спиртного, которое здорово подорожало после введения «сухого закона», это было в их силах.
Но политика то одного, то другого вытаскивала за ноги из ямок, в которых они прятали свои головы. Она стучалась к ним по ночам в виде «клистирных мальчиков», как стали называть боевиков СОС во всей стране. «Клистирные мальчики» вламывались с грохотом и топотом, ломали двери, весело потрошили шкафы, рылись в белье, бумагах, дедовских альбомах, разыскивали измену, преступления против Атавии, скрывающихся «красных», старые профсоюзные билеты, дряхлые брошюрки о Советском Союзе, популярные книжки по астрономии и межпланетным путешествиям, листовки, разоблачающие план «тотального переселения». Политика проникала в их затхлые квартиры со звонком почтальона, принесшего с фронта письмо в конверте с траурной каймой, она врывалась в распахнутые окна вместе с фырканием и ревом полицейских машин, увозивших на допросы, в тюрьмы, на смерть арестованных знакомых, друзей, соседей, родственников. От нее ужасно трудно было и с каждым днем все труднее становилось прятаться, потому что за обычными шумами суматошной и жестокой атавской жизни, за грохотом боев и бомбежек все явственней ощущался нарастающий гул приближающихся классовых боев. И совсем как во время прибывающей полой воды, то там, то здесь вдруг размывало и уносило бурлящим потоком еще кусок почвы, на которой столько десятилетий и, казалось, так прочно стоял обеими ногами атавский порядок.
Нет, Эмброуз совсем не зря ел в те дни свой хлеб. Его хватало и на министерство юстиции, и на руководство «тайной» торговлей спиртным, и на командование вооруженными силами СОС, «гвардией Ликургуса Паарха», как он, льстиво и внутренне ухмыляясь, называл своих бандитов в присутствии прокуратора. Его фотографии размножались в миллионах экземпляров и красовались в квартирах законопослушных и лояльных атавцев на самом видном месте, рядом с портретами Паарха. Его забавляло, что прокуратор серьезно считает его своим подчиненным. Что такое Паарх? Случайная фигура на атавском политическом горизонте. А Эмброуз – деловой человек старого закала, акционер и член правлений многих солидных корпораций, единоначальный глава могучего синдиката. Президенты и прокураторы промелькнут – и нет их, а организованная преступность всегда была и будет процветать.
Но он человек слова, в первую очередь человек слова. И раз он взялся выкорчевывать в Атавии измену, то он сделает все для того, чтобы изменой в Атавии и не пахло.
Однако тюрьмы переполнялись стремительно, как ведро под пожарным краном, а положение нисколько не улучшалось. Тогда решено было срочно приступить к строительству первых пятнадцати концентрационных лагерей. Чтобы раньше времени не настораживать тех, кто должен был эти лагери сооружать, а затем стать их первыми узниками и жертвами, было объявлено, что намечено на случай возможной переброски в эти районы некоторых важных оборонных заводов построить пятнадцать «резервных рабочих городков». Это было не совсем неправда. Лагери действительно имели самое непосредственное отношение к проблеме людских резервов. Они предназначались для изоляции и последующего перемалывания излишней рабочей силы, что должно было благоприятно отразиться на общем балансе рабочей силы, ощутительно притормаживая угрожающий и чреватый многими неприятностями рост армии безработных. Поэтому лагери строились в небольшом отдалении от стационарных испытательных атомных полигонов. Чего больше? Моментальная смерть десятков тысяч государственных преступников, никаких свидетелей, никаких следов, даже крупицы пепла! А летчики, которые время от времени будут сбрасывать на скопища полигонских и русских агентов бомбу (атомную или водородную – в зависимости от заказа заводских лабораторий), будут вне очереди производиться в следующий чин, получать на руки трехмесячный оклад жалованья, а на грудь медаль. Конечно, никак не исключалось, что эти бравые парни могли при возвращении с аэродрома погибнуть от какого-нибудь непредвиденного несчастного случая. Но, во-первых, никто и нигде не застрахован от несчастного случая. А во-вторых, при желании можно и в таком печальном происшествии увидеть его хорошую сторону: мертвые никогда не проговариваются. Паарх и Эмброуз с согласия президента Мэйби предусмотрели и такую возможность и были к ней готовы.
Через несколько дней на север, в пустынные районы Рахада и Новой Мороны, должен был отправиться первый эшелон политических заключенных. Строительные материалы брали на себя тамошние атомные заводы. Да их и не так много требовалось: ровно столько, сколько нужно для возведения ограды из колючей проволоки. Внутри этой ограды заключенным предстояло ночевать в палатках, покуда на них как-то ночью не обрушится пробный экземпляр нового типа атомной или водородной бомбы. И никаких мучений… Тем самым злостным изменникам предоставлялась лестная возможность включиться в общие усилия нации по подготовке к «тотальному переселению» на Землю.
Еще шапки из тогдашних газет:
«Военный хирург в прифронтовом госпитале взвешивает душу умирающего. При шестидесяти пяти градусах по Фаренгейту душа весит три четверти унции».
«Небывалый бум на рынке заячьих лапок».
«„Это будут самые комфортабельные боевые астропланы в мире“, – говорит профессор Локши».
«Лик любит яблоки, но только осенних сортов».
«Воздух или масло? Мы отвечаем: воздух!»
«На фронте третьи сутки ожесточенная артиллерийская дуэль. Полигонских запасов надолго не хватит».
«Чума окончательно локализована в двух округах. Смертность резко идет на убыль. Карантин продолжается».
«Танцуют четверо суток без перерыва, теряют: он четырнадцать, она одиннадцать с половиной килограммов. Он получает премию и умирает от истощения сердечной мышцы. Она безутешна».
«Самый крупный военный заказ за все время существования человечества».
«Тридцать миллиардов кентавров на строительство предприятий ядерного вооружения. Патриоты- предприниматели согласны работать на пользу Паарха за заработную плату в один кентавр в год».
«Самые старательные рабочие получат преимущественное право выбрать себе на земле лучшие участки с самыми удобными строениями».
«При попытке к бегству убиты семнадцать „красных“».
«Генерал Троп говорит: „Оторвите мне голову, если над Эксептом появится еще хоть один полигонский самолет“».
«Новая мужская прическа „отцы пионеры“! Патриотично. Красиво. Мужественно».
«Заговор негров в Сликти. Раскрыт капитаном войск СОС, возвращавшимся с военных учений».
«Против плана Паарха борются только люди, недостойные звания атавца».
«Сенатор Пфайфер требует „Сбросьте на Пьенэм парочку добрых атавских атомных бомбочек!“»
«Патриотичный поступок престарелого изобретателя; уничтожает изобретение, над которым работал шесть с половиной лет. Не желает увеличивать безработицы».
«Пора кончать с Полигонией!»
«Негры и скрытые полигонцы слишком много начинают себе позволять! Пора напомнить им, где они проживают».
«Шестидесятисемилетняя вдова из хорошей старинной семьи – отличный стрелок, имеет девять золотых и серебряных призовых жетонов, – просит записать ее добровольцем. Мечтает убить побольше полигонцев. Ненавидит „красных“. Активный деятель СОС. Получает благодарственное письмо президента и прокуратора. Жертвует на нужды войны золотые часы покойного мужа».
«Прокуратор Паарх – дедушка. Кареглазая девочка весом в девять с половиной фунтов – первая представительница третьего поколения в семье прокуратора».
«С Полигонией давно пора кончать!»
