– Сразу видно, что тебе не грозит призыв в армию, – фыркнул Нокс. Какие вы все герои воевать чужими руками!
– Сам-то ты много воевал, как же! – наугад возразил ему Кроккет.
– Представь себе, повоевал. И мне за глаза хватит этого удовольствия.
– Печально слышать такие непатриотичные речи! – кротко вздохнул Кроккет.
– Есть вещи попечальней. Подумай лучше, во что превратился Кремп.
– Если вчера бомба попала в моих, я наложу на себя руки, – всхлипнул один из тех, кого взяли у аптеки Бишопа.
– Наложи их лучше на тех, кто затеял эту гнусную бойню, – посоветовал ему кто-то.
Прислушиваясь, Кроккет напрягал память, но голос был совершенно неизвестен ему.
Но Билл узнал голос. Это говорил Форд. Билла арестовали как раз на его квартире. Неплохой человек. Толковый негр.
– Я наложу на себя руки, и все! – упрямо повторил тот, первый, негр и разрыдался.
– Когда начинается война, я первым делом думаю о том, кому она принесет барыши, – сказал Эксис.
– Я знаю, что всю прошлую войну мой отец ни дня не пробыл безработным, – запальчиво выкрикнул тот самый тщедушный паренек, который в начале церковной службы сидел рядом с Обри. – Война, – это, если хочешь знать, всеобщая занятость населения, высокая зарплата и…
– …и бомбы, – ехидно досказал Форд.
– При чем тут бомбы! Я говорю не о бомбах, а о всеобщей занятости! Когда война ведется правильно, бомбы не должны падать на атавские города.
– Но падают же!
– Я только знаю, что всю прошлую войну мой отец ни дня не пробыл без работы.
– У нас вот здесь тоже никто не остался без работы… Целые сутки выбираемся из могилы…
– Я говорю о такой работе, за которую платят деньги!
– Дурак, Кромман думал не о тебе. Он подразумевал господчиков с толстыми бумажниками, – вступил в разговор еще кто-то.
– А я думаю о себе. Ты, верно, никогда не ходил безработным…
– Ну, конечно! Я прикатил сюда прямо с заседания биржевого комитета.
Кругом раздались смешки:
– Из биржи в тюрьму не попадают…
– Из биржи прямой путь в министры…
– Интересно, засыпало ли вчера господина Перхотта?
– Простофиля, Перхотт это не человек. Перхотт это фирма.
– Вот я и думаю, засыпало ли эту фирму при вчерашней бомбежке.
– Как бы тебе не пришлось подумать об этом на электрическом стуле, изменник, агент Москвы! – не выдержал Кроккет.
– С удовольствием съездил бы в Москву, честное слово! Если столько мерзавцев ругаются Москвой, значит это как раз тот самый город, который нужен порядочному человеку, – сказал Билл Купер.
– Очень дельная мысль, парень, как тебя там.
– Я же сказал, меня зовут Эксис.
– Ясно. Меня тоже.
– Я еще никогда не был таким свободным человеком, как в эти сутки! – восторженно прошептал Билл на ухо Ноксу и крепко стиснул ему руку.
– Чудачок! – отвечал ему истопник. – Настоящая свобода еще впереди.
– Когда еще она будет?
– Будет! Если хорошенечко бороться, то обязательно будет.
– Следующая партия! – выкрикнул настоящий Эксис. За эти сутки он не сомкнул глаз. – Пора сменять!
– Чего уж там сменять, Кромман? – печально возразил кто-то. – Нам осталось часа два жизни… Разве ты не чувствуешь, что воздух стал совсем густой. Его уже можно резать ножом…
Дышать действительно стало трудно.
– От того, что мы будем сидеть сложа руки, положение не улучшится.
– Не скажи. Все-таки хоть немножко оттянем свой последний час. Ты же сам говорил, что нужно экономить кислород…
– Он прав, Кромман. Встретим смерть как мужчины.
– Мужчины борются. Неужели все раскисли?
– Я не раскис, – сказал Билл Купер.
– Молодец! – сказал Эксис. – Как тебя зовут, дружище, если это не тайна?
– Меня зовут доктор Эксис, – ответил Билл.
– Молодец, доктор Эксис! А еще кто пойдет?
– И я не раскис, – заявили Нокс, и Тампкин, и еще десятка два. Большинство промолчало.
– Пока еще есть куда складывать щебень, будем бороться, – сказал Эксис.
Внезапно ощутимо дрогнул пол, зазвенели остатки стекол в оконных амбразурах, и оттуда, с воли донесся глухой грохот взрыва, второй, третий, десятый…
– Снова начинается… – внятно проговорил кто-то в наступившей тишине. И сразу застонали, завыли, запричитала те, у кого по ту сторону стены остались близкие.
– Молчать! – рассердился Эксис. – Воплями делу не поможешь.
Стало тихо. Только по-прежнему то и дело подпрыгивал под ногами холодный цементный пол да ухали глухие и тяжкие взрывы.
– Вдруг снова на нас грохнется бомба… – вполголоса, ни к кому не адресуясь, проговорил Тампкин.
– Успокойся, – сказал Нокс. – Еще не было случая, чтобы бомба дважды упала в одно и то же место.
– Ты в этом уверен?
– Как в самом себе.
– Все-таки хоть маленькое, да утешение… Продолжаем работать?
– Продолжаем, – сказал Нокс, стоявший рядом с Тампкином у самой двери. – Нащупал?
– Нащупал.
– Хватай ее снизу! Теперь давай раскачивать.
Но только они стали раскачивать очередную глыбу, как где-то совсем рядом земля вздрогнула, как при сильном землетрясении, и грохот чудовищного взрыва на мгновение оглушил всех.
Если бы Кроккет вздумал глянуть на часы, он увидел бы, что новый налет вражеской авиации на Кремп начался ровно через сутки после вчерашнего. Если бы он имел желание и время удивиться тому, что и второй налет начался с бомбежки района тюрьмы, то он, и не будучи военным специалистом, легко понял бы, что все дело было в том, что тюрьма находилась примерно на полпути между железнодорожной станцией и велосипедным заводом.
Но ни Кроккету, ни кому бы то ни было другому в часовне не было в тот миг дела ни до бомб, продолжавших сыпаться на Кремп, ни до ворвавшегося в мрачную часовню воя сирены, возвещавшего воздушную тревогу, ни до громких проклятий и стонов тех, кого только что стукнуло кусками обвалившейся потолочной штукатурки, – все были ослеплены неожиданно пронзившим подземелье лучом яркого дневного света – да, да, самого настоящего дневного света! – который вместе с живительным потоком свежего воздуха хлынул в подвал через образовавшуюся широкую щель в задней стене, возле водопроводного крана. Широким изломанным солнечным клином, похожим на застывшую молнию, она сверкала в очень толстой, потемневшей от времени и сырости кирпичной кладке, неожиданно ярко-алой по внутренней поверхности излома. Нижний конец этой молнии был чуть пошире спичечного коробка, зато наверху, под самым потолком, стена раздвинулась на добрые сорок сантиметров.
Секунды две-три люди в молчаливом восторге, не веря своему счастью, смотрели на трещину. Потом закричали «ура» и ринулись к ней, опрокидывая и топча все, что им попадалось на пути: амвон, стул перед фисгармонией, раскладушки, замешкавшихся товарищей, посуду с неприкосновенным запасом воды, которая
