— Хотю.
Фрау Урсула вручила ему машину, и они оба поднялись на ноги.
— А хочешь, я тебе дам еще много-много других игрушек?
— Хотю, — сказал Хорстль.
— Тогда пойдем со мною, — предложила фрау Урсула и протянула ему руку.
Так Хорстль фон Виввер впервые после октября сорок третьего года вошел в свой дом, держась за руку своей матери.
Они сидели в прохладной и просторной столовой — фрау Урсула, профессор и неутомимый Гейнц фон Тэрах — и с удовлетворением наблюдали, как обедает маленький барон фон Виввер. Хорстль вполне пристойно пользовался ложкой, чашкой, салфеткой. Правда, он несколько излишне звучно жевал. Но зато он уже не лакал языком из миски, поставленной на пол, не рвал зубами сырое мясо, прижав его руками к полу, не рычал.
Пообедав, Хорстль вспомнил, что он в гостях.
Он подошел к господину фон Тэраху, тронул его за рукав и потянул к двери.
— Тамой! — сказал. — Хотю тамой.
Но все было заранее предусмотрено в письме фрау Бах.
Его повели гулять, показали кроликов, покатали на пони, на качелях, и мальчик до того устал, что уже спал, когда его осторожно раздели и уложили в постель.
А тем временем его мать, профессор и господин фон Тэрах обсудили план дальнейших действий.
Профессор Вайде был полностью согласен с мнением коллеги Каллемана, которое сообщил господин фон Тэрах: мальчика нужно еще по меньшей мере пять лет держать в коллективе его сверстников. Но где найти подходящий коллектив? Школа закрытого типа? Ни в коем случае. Хорстль еще все-таки настолько уязвим для насмешек, что его там заклюют, доведут до отчаяния.
И тут господин Гейнц фон Тэрах еще раз доказал, что у него отлично варит голова.
А почему бы, сказал он, не создать на средства баронессы небольшой, но хорошо оборудованный аристократический приют человек этак на двадцать, ровесников Хорстля? Это должны быть сироты самых заслуженных людей, прославивших германское оружие, павших в священной борьбе с мировым коммунизмом. Любой немец почтет за честь работать в таком приюте. И знаете, как можно было бы назвать этот приют? «Виввергейм». Дом Вивверов! Это звучит благородно, возвышенно. Баронесса фон Виввер не только учреждает и вкладывает фамильные средства в этот приют, но и воспитывает в нем своего единственного сына, наследника прославленного родового имени! Разве это не лучшее доказательство того, что она собирается сделать «Виввергейм» лучшим из германских воспитательных учреждений!
— А что до меня, — все больше распаляясь, продолжал фон Тэрах, — то я был бы счастлив взять на себя общее руководство воспитательной работой.
Фрау Урсула смотрела на него с благоговением.
Но оказалось, что он еще не все досказал. Господин фон Тэрах взял на себя смелость придумать, где поудобней разместить «Виввергейм», чтобы не огорчать фрау Урсулу новой разлукой с ее сыном и заодно обойтись без расходов на наем помещения. Господин фон Тэрах решается предложить приспособить для этой цели дом под зеленой крышей, тот, в котором до войны обычно располагались гости, приглашенные в Виввердорф.
— Дорогой Гейнц, — восторженно прошептала фрау Урсула, — вы гений!..
Возвращаться в Мюнхен было уже поздно. Пока для фон Тэраха и профессора Вайде готовили комнаты, они сидели с фрау Урсулой в уютно освещенной маленькой гостиной.
За окном только что отшумел теплый весенний дождь. Выглянула луна. Открыли окно. Из сада веяло ароматом цветов и покоем.
И вдруг пронзительный мальчишеский вопль взорвал уютную тишину ночи.
Минут за пять до этого Хорстль фон Виввер проснулся в своей комнате. Ему срочно требовалось провернуть одно небольшое дельце. Любой другой мальчик ночью в совершенно незнакомом доме оказался бы в безвыходном положении. Хорстля выручило обоняние.
Нам бы не хотелось, чтобы у читателя создалось необоснованное впечатление, будто дом баронов фон Виввер не содержался в надлежащей чистоте. Но у Хорстля было тончайшее, поистине нечеловеческое обоняние, и оно его без лишних проволочек привело прямо в туалетную комнату. И оно же несколькими минутами позже чуть не свело на нет многолетние труды фрау Бах и профессора Каллемана.
Уже возвращаясь в свою комнату, Хорстль был заинтересован слабым, но чем-то хватающим за сердце запахом. Он побрел на этот запах по скудно освещенному коридору. С каждым шагом запах становился все более четким и волнующим, пока не привел Хорстля к неплотно закрытым дверям библиотеки.
Учащенно раздувая свои и без того широкие ноздри, мальчик нерешительно раскрыл дверь и вошел в большое, щедро залитое лунным светом помещение.
В нескольких шагах от двери у подножия массивного кожаного кресла серебрилась в лунном свете большая, богато отделанная волчья шкура — давний дар обер-фельдфебеля Гуго Вурма.
У Хорстля потемнело в глазах. Страшно медленно, на негнущихся ногах приблизился он к креслу, с воплем грохнулся на шкуру и прильнул к ней всем телом, уткнувшись лицом в мягкую, теплую, густую, но уже пахнувшую тленом шерсть.
Фон Тэрах вбежал в библиотеку первым. Он зажег электричество и бросился поднимать Хорстля. Мальчик покорно встал. Он был очень бледен. Взгляд его был обращен вниз, на окантованную красной материей шкуру.
Со стен библиотеки на него недовольно смотрели предки в золоте эполет, в блеске рыцарских лат, в средневековых шлемах и лакированных касках гогенцоллерновской Германии, во фраках, с широкими орденскими перевязями и в усыпанных орденами гвардейских мундирах в рюмочку, предки с бритыми и предки с бородатыми физиономиями, предки с бакенбардами и предки с усами, кончики которых были лихо закручены кверху а-ля Вильгельм Второй; на него жеманно щурились с потемневших портретов бабки, прабабки, прапрабабки в шелках, парче и бархатах, увешанные драгоценностями, как веригами, в кринолинах, в мантильях, в шубках, в строгих, подпоясанных под самой грудью платьях наполеоновских времен, в старательно завитых буклях, в пышных пудреных париках, в громоздких, многоэтажных сооружениях из своих и покупных волос.
Но Хорстль их не видел. Он видел только большую серую шкуру на тускло поблескивающем темно- рыжем паркете и ничего больше: ни фрау Урсулы, ни господина фон Тэраха, ни профессора, ни слуг, выглядывавших из-за их спин. Только шкуру волчицы.
— Хорстль! — сказала фрау Урсула. — Что с тобой, мой мальчик?
— Мамм-мма! — чуть слышно промолвил он и снова упал на шкуру.
И фрау Урсула поняла, что сын, произнося это слово, имел в виду не ее.
В этот миг, склонясь над обеспамятевшим Хорстлем, баронесса Урсула фон Виввер жестоко, смертельно и безнадежно ревновала своего сына к давно пристреленной безымянной волчице.
— Я себе этого никогда не прощу, — сказал фон Тэрах. — Надо было еще вчера убрать ко всем чертям эту мерзкую шкуру!.. Для мальчишки это такая травма!..
— Вряд ли даже вы с вашим острым умом представляете себе всю опасность этой травмы, — отвечал ему профессор шепотом, чтобы не услышала фрау Урсула. — Как бы не пошли насмарку все семь лет трудов Каллемана… Или этот нервный удар пройдет совершенно бесследно. Или регресс и, к сожалению, полный…
— Вы хотите сказать, что неполный регресс вас бы устроил?
