газетами и журналами, словно свежевыстиранным бельем, мимо черных входных ям метрополитена, в которые мокрые пешеходы кидались с мрачной стремительностью самоубийц, мимо пустынных небольших скверов с уныло поблескивавшими скамьями, мимо заляпанных кричащими плакатами, грязных привокзальных кинотеатров, действовавших круглые сутки, мимо мокрых полицейских, мокрых деревьев, мокрых автобусов, мокрых павильончиков, в которых изнывали от безделья и сырости продавщицы цветов, чистильщики сапог, торговцы мороженым и засахаренными фруктами.
Потом такси повернуло направо и стало медленно огибать запруженную машинами площадь, в центре которой высилась огромная гранитная статуя. Статуя изображала собой красивую женщину в легких гранитных одеждах, с которых водопадами низвергались дождевые потоки, видно было, что она чувствует себя в столице Аржантейи не очень уютно.
С площади машина выскочила на очень широкий бульвар и через несколько минут остановилась у подъезда лучшего в Городе Больших Жаб отеля «Кортец». Портье встретил вошедшую парочку с тем вежливым презрением, с которым хорошо выдрессированные гостиничные служащие относятся к дамам в скромных провинциальных туалетах и к мужчинам, одевающимся в магазинах готового платья. Но тон Падреле-младшего, хотя и сохранившего инкогнито, был так естественно властен и держался Падреле среди аляповатой роскоши непомерно просторного вестибюля настолько свободно, что портье шестым своим чувством, специфическим чутьем бывалого лакея, понял, что имеет дело с птицей высокого полета.
Его сомнения окончательно рассеялись, когда Падреле с самым небрежным видом поручил ему разменять весьма крупный банковый билет. Теперь портье был олицетворением предупредительности и подобострастия.
В книге приезжих Береника расписалась своей девичьей фамилией, а Падреле — плебейской фамилией Эту, — так звали няньку из приюта, где воспитывался младший сынишка госпожи Гарго. Почтенная вдова как-то упоминала об этой особе в присутствии недавнего пациента доктора Попфа.
Новоявленный господин Аврелий Эту проводил Беренику в отведенные ей апартаменты. Здесь они и позавтракали, после чего вызвали машину и, не теряя времени, отправились по магазинам.
Головокружительная роскошь апартаментов, в которых Падреле поселил ее впредь до оформления развода с Попфом и их свадьбы, знаменитые и дорогие ателье, перспектива стать одной из богатейших женщин богатой Аржантейи — все это могло бы вскружить голову и более рассудительной женщине, нежели Береника. Разве не об этом мечтала она еще два дня тому назад?
— Ах, Стив! — воскликнула она в упоении, когда перед нею и для нее зашелестели на прилавке разноцветные тяжелые волны драгоценнейших шелков. — Посмотри, какая прелесть, Стив!..
Она забыла, что рядом с нею Аврелий Падреле, ей казалось, что она пришла сюда с Попфом.
Сначала Падреле от неожиданности выпучил глаза. Потом он расхохотался.
— Ба, Береника! Вы, кажется, назвали меня Стивом!..
У него не хватило такта промолчать. Он был даже убежден, что ей так же смешно, как ему. Право же, это очень забавно: обращаться к мужу, которого оставила ради другого! Забыть, хотя бы и на мгновение, что она сейчас невеста Аврелия Падреле, Аврелия Падреле, черт возьми!
Он хохотал, хрюкал от восторга, хлопал себя по коленям.
— Не будем, Береника, вспоминать о нищих!.. Господи! Назвать меня Стивом!.. Я уж давно так не смеялся!..
Береника покраснела, попыталась изобразить на своем лице улыбку, но ей это плохо удалось. Она сразу стала скучной, вялой, неразговорчивой, такой, какой была в поезде, который привез их сегодня из Бакбука.
К великому удивлению Падреле, она заказала себе только три платья и, сославшись на головную боль, попросила отвезти ее в гостиницу.
Вечером, когда ей из ателье принесли уже готовые туалеты, ока снова оживилась, долго прихорашивалась перед зеркалом. Вечернее платье она обновила, отправившись с Падреле в оперу. Платье ей удивительно шло. Она это знала и от этого сознания еще больше хорошела. Падреле наслаждался ее первым успехом в обществе, пожалуй, не в меньшей степени, нежели тем, что в этом зале, переполненном его светскими знакомыми, никто его не узнал.
Но к концу спектакля Береника скова захандрила. Падреле устал от усилий привести ее в хорошее настроение и разозлился. Правда, он постарался не показать виду, но не настаивал, когда по возвращении в гостиницу Береника отказалась от ужина, попрощалась и ушла к себе. Падреле спустился в ресторан, поужинал, и к нему незаметно вернулось отличное расположение духа.
А Береника Попф, урожденная Мишелли, закутавшись с головой в одеяло, горько плакала в своей великолепной спальне. Она не могла простить доктору Стифену Попфу, что он не пытался догнать ее на бакбукском вокзале.
«Значит, он меня совсем-совсем не любит!»
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, о первом сюрпризе Аврелия Падреле
Поздним утром второго сентября телефонный звонок разбудил Огастеса Карба, того самого молодого человека, который недель за шесть до этого привел Томазо Магарафа к господину Падреле- младшему. Нельзя сказать, чтобы столь долгая разлука с патроном болезненно отразилась на господине Карбе. Отличный румянец по-прежнему украшал фарфоровую белизну щек этого невысокого (Аврелий Падреле не выносил в своем окружении высоких людей), рыхловатого блондина с покатыми плечами и холодными, чуть мутноватыми синими глазками. Он наслаждался покоем, особенно ощутимым и приятным после повседневной мелочной и злобной тирании своего крохотного хозяина, которого он про себя не очень поэтично называл «клещом».
Но это ни в коем случае не значило, что Карб забыл о нем. Наоборот, не было дня, когда Карб не вспоминал бы о «клеще», не думал с волнением и тревогой о том, как сложилась его необыкновенная поездка. Согласился ли кудесник, к которому он поехал, помочь ему вырасти? Если согласился, то пошло ли это его патрону на пользу? Сколько времени ему потребуется, чтобы вырасти и вернуться домой?
Тут обычно Огастес Карб в воображении ставил себя на место таинственного кудесника и начинал мечтать о том, что было бы, если бы не неизвестный счастливец, а он — Огастес Карб — владел секретом роста. О, он не был бы дураком! Он содрал бы с господина Падреле-младшего миллион, два миллиона, три миллиона! Может быть, он потребовал бы, чтобы его приняли полноправным компаньоном в фирму «Братья Падреле и Карб»! Член всемогущей «шестерки» Огастес Карб!
