переплетаясь белыми и оранжевыми полосами. Рядом с невысоким забором стояла коновязь. Десятка два лошадей фыркали и постукивали копытами по усыпанной их же 'яблоками' красноватой земле. Напротив дома, на другой стороне широкой, похожей на площадь, улицы находилась небольшая церквушка, неподалеку от нее — кузня и чуть в стороне 'еетхейз' — трактир, сейчас закрытый от соблазнов приказом командующего. Сам штаб Христиана Девета был окружен невысоким частоколом, кое-где поломанным. Перед большим кустом цветущих алых роз была оборудована пулеметная точка. Виднелся не зачехленный ствол 'Максима', за ним двое полицейских. Второй пулемет находился по другую сторону дома. А третий торчал из чердачного окна. Несколько полицейских сидели на скамейке возле коновязи и, когда отряд подъехал ближе, они поднялись ему навстречу. Раздались приветствия, дружеские рукопожатия и объятия. Буры не стеснялись своих чувств. Из-за штаба и еще откуда-то через минуту-другую набежало множество бойцов. Большинство из них были бородаты, носили потертую гражданскую одежду. И только патронташ, винтовки да нашивки на рукавах говорили о их воинской службе отечеству, которое было захвачено врагом, но его подданные не покорились захватчикам и не дают им покоя ни днем ни ночью. Шум сотен голосов заполнил площадь возле церкви и штаба. Люди пришли встречать вернувшийся с задания изрядно поредевший отряд и их спасителей, вовремя выехавших им на помощь. Их по дороге и встретил фельдкорнет Логаан и его друзья, конвоирующие в штаб генерала Уотса. Перепоручив его доставку Эйгеру Строкеру, Логаан вернулся к берегу реки вместе с отрядом подмоги. И, как известно, вовремя. Теперь все трансваальцы стояли рядом, снова встретившись, окружив тесным кольцом четырех французов, на которых собравшиеся оранжерийские буры, поглядывали не вполне дружелюбно. Особенно на Жана Грандье и Фанфана из-за их английской формы. Многие принимали их за пленных и высказывались далеко нелицеприятно. Вспыльчивый молодой парижанин обижался и краснел, сжав кулаки. Да и самому Сорви- голове было неприятно слышать оскорбления от тех, за кого он сражался и проливал кровь. Логаан и его компания, как могли сдерживали порывы своих сподвижников, но немногие верили их разъяснениям, хотя обидные слова в адрес незнакомцев стали слышаться все реже. И вдруг шум совсем утих. Лица бойцов повернулись в сторону штаба. На крыльце появилась небольшая группа, по виду явных командиров. Впереди всех стоял худощавый человек с длинной редкой бородой и умными проницательными глазами. На нем был надет полувоенный френч, подпоясанный широким кожаным ремнем с кобурой на боку. На левом рукаве проглядывался шеврон с полосатым флагом Оранжевой республики и большой золотой звездой над ним. Бойцы хорошо знали своего командующего генерала Христиана Девета. Сорви-голова, Фанфан, а тем более Поль Редон и Леон Фортен видели его впервые. Девет поднял вверх правую руку, окончательно привлекая к себе внимание. Над площадью воцарилась мертвая тишина. Из толпы вперед вышел командант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи. Он отдал честь левой. И негромким голосом доложил командующему все обстоятельства операции, потом, подойдя поближе, уже совсем тихо сказал несколько фраз, оглянувшись при этом на стоящих неподалеку в окружении трансваальцев молодых французов. Девет тоже посмотрел туда и чуть заметно улыбнулся, кивнув головой Поуперсу.
— О нас говорят, — догадался Фанфан.
— Это радует, — отозвался Сорви-голова.
Девет сделал шаг вперед и тихим голосом, немного картавя, произнес:
— Помолимся за упокой души наших славных воинов, павших смертью храбрых в сегодняшней битве с захватчиками.
Из группы трансваальцев вышел пастор Вейзен. Он достал из кармана небольшое Евангелие в черном кожаном переплете, нашел нужное место и голосом, полным торжественной печали, стал читать псалом. Буры, склонив обнаженные головы, шепотом повторяли слова царя Давида, обращенные к Богу — воителю и заступнику с призывами о спасении и утешении усопших и укреплении духа живых в борьбе за правое дело. Летнее огненное солнце садилось за степной горизонт плавно и быстро и, как всегда в тропических краях, на молящихся накатились скорые сумерки. Ни Сорви-голова, ни Фанфан, ни Поль с Леоном не считали себя верующими. Они мыслили категориями науки и прогресса, отодвигая на задворки сознания мысли о существовании и незримом присутствии какой-либо Духовной Сущности, влияющей на жизнь всей Вселенной и отдельных людей. Бог был для них мифологической категорией, никак не связанной с реальной, и, подчас, страшной действительностью, царящей на Земле. Но побывав больше года среди буров, беззаветно верующих в своей массе, в Божье провидение, Жан Грандье уже не так иронично и скептически относился к их почти фанатической религиозности. Вера укрепляла их в труднейшие времена испытаний, выпавших на долю маленького народа, окруженного враждебными племенами и гонимого алчными завоевателями. Буры считали себя избранным народом, подобно библейским иудеям, стремящимся к 'земле обетованной'. 'Великий трек' из Капской колонии на север казался похожим на Исход из Египта. 'Земля обетованная' отыскалась. Наладилась новая, трудная, но свободная жизнь. Но их не захотели оставить в покое. До них и здесь добрались хищные лапы гонителей. И буры все как один встали на защиту своей земли. Они считали эту войну очередным испытанием божьим и терпели муки и лишения со стойкостью и мужеством первых христиан. Молитва между тем была закончена. Пастор Вейзен возвратился в круг своих земляков. Буры надели на головы шляпы. Христиан Девет обратился к ним с короткой речью:
— Африкандеры! Сегодня в жестоком бою мы потеряли много своих товарищей. Это невосполнимая потеря. Гибнут наши лучшие бойцы. И пусть захватчиков убито гораздо больше, эта победа не доставляет мне радости. Она куплена ценой жизней граждан нашего Свободного Оранжевого государства. Единственное, что утешает меня, — гибель их не напрасна. Их кровь слилась с кровью борцов за нашу свободу, погибших за эти полтора года войны. Священной войны за независимость. Я верю, что мы отстоим свое право и изгоним захватчиков с родной земли. Свобода или смерть!
— Свобода или смерть! — хором повторили бойцы, вскинув вверх зажатые в руках винтовки. Когда крики утихли, Христиан Девет снова поднял руку. — И еще одно сообщение, — более спокойным тоном сказал он. — Во время операции по захвату спецпоезда нами взят в плен генерал Уотс, адъютант фельдмаршала Китченера с ценными документами. И еще: из того же поезда к нам перебрался бежавший из английского плена знаменитый командир разведчиков капитан Сорви-голова со своими товарищами- французами. Вот он стоит в первом ряду в форме убитого им английского офицера. Он отлично проявил себя в последнем бою. Все повернулись на жест Девета. Некоторые из задних рядов даже приподнялись на цыпочки, чтобы разглядеть знаменитого Брейк-нека, как называли Жана Грандье англичане. Многие из буров были наслышаны о нем. Раздались сначала несмелые аплодисменты, перешедшие в овацию. Обычно сдержанные в своих порывах буры почему-то не удержались и в едином порыве зааплодировали Жану. Он был смущен и даже покраснел, как совсем недавно Фанфан, под перекрестной бранью этих же самых людей.
— Все это я опишу в своем репортаже из Южной Африки, — на самое ухо Жану проговорил Поль и после паузы добавил, — если только останусь жив.
Их пригласили на кригсраад — военный совет. Из всех трансваальцев на нем должен был присутствовать только Пиит Логаан, имеющий звание фельдкорнета. Остальные, дружески попрощавшись с французами, разошлись по своим постоялым домам. Девет, знакомившись, крепко пожал руку Жану. Тот ответил таким же крепким рукопожатием. Они друг другу явно понравились: худой, жилистый еще достаточно молодой бур и почти совсем юноша — француз, но с настоящим зрелым мужским характером. Девет познакомился и с друзьями Жана: Полем Редоном, Леоном Фортеном и, наконец, Фанфаном. Затем все вошли сначала на террасу, а затем в прохладный холл, освещенный гирляндой свечей в подсвечниках, стоящих по всей комнате: на буфетах и шкафах, на пианино и на зеркальном трюмо. Два подсвечника находились на большом обеденном столе, стоящем в центре холла. Стол был сервирован для ужина. Его украшали бутылки с вином, консервные банки с тушеной говядиной, бутерброды с бужениной, овощное рагу и вазы с фруктами. Адъютанты генерала провели усталых и, надо признаться, достаточно грязных гостей в ванную комнату, где была уже приготовлена горячая вода, мыло и полотенца. Французы, Поуперс и Логаан умылись и почувствовали себя гораздо бодрее. Комманданту Поуперсу личный врач Девета сделал заново перевязку и примерно через полчаса все оказались в знакомом холле, где на столе уже источали парное благоухание куски поджаренного мяса, политые соусом. Фанфан глядел на пищу глазами людоеда, постоянно сглатывая слюну. Да и остальные присутствующие сильно проголодались. Девет пригласил всех к столу. После молитвы генерал наполнил бокал сухим вином (ничего другого генерал не пил). Все последовали его примеру. Девет провозгласил тост за свободу и независимость бурских республик. Все поддержали этот тост и дружно осушили свои бокалы. Вино легкой волной ударило Жану в голову. Лица
