Солдаты разошлись, вспоминая не столько речь трибуна, сколько свист богомерзкой лозы.
– Жестокий пес, – ругали солдаты Корнелина, – да съедят свиньи его печень!
– Это что, – отвечал им Маркион, – а вот мне пришлось служить под началом Песцевция Нигера. Вот суровый был трибун! Однажды приказал отрубить головы десяти легионерам и только за то, что они украли курицу и сожрали ее. А курица – не телка. Весь легион умолял его о пощаде. Опасаясь открытого возмущения, он помиловал солдат, но обязал каждого уплатить в десять раз дороже за украденную курицу, и в течение всего похода не разрешил им разводить огонь в палатке и есть горячую пищу.
– Вот тебе и отведали курочки! – смеялись солдаты.
– А во время дакийской войны, – продолжал Маркион, – это мне рассказывали, увидев, что солдаты пьют вино во время похода из серебряного кубка, приказал вывести из употребления серебряную посуду и пить из деревянной. И не вино, а воду с уксусом. Кроме того, разогнал всех булочников, пирожников и заставлял всех питаться сухарями. А одного солдата, который изнасиловал девчонку, велел привязать за ноги к двум пригнутым к земле деревьям и отпустить. Разорвало беднягу!
– Ну, это уж очень строго. За что?! И девчонке было приятно, и военному делу без ущерба, – не согласился кто-то из солдат с таким приговором.
– Пьют кровь, проклятые трибуны! – выругался другой.
– Без этого тоже, друзья, нельзя, – вступился Маркион за трибунов.
– Мы как собаки! Нас кормят хлебом, но нещадно бьют, – горько сказал третий.
– А теперь помолчи, – мигнул ему глазом Маркион, видя, что к ним пробирается центурион, тот самый, что считал удары, огромный, с кулаками, точно отлитыми из свинца, с челюстями, как у нильского крокодила, с лозой в красной лапе…
Антиохия, раскинувшая по обоим берегам Оронта свои сады, термы, осененные колоннадами улицы, храмы, рыбные и хлебные базары, палестры, амфитеатры, базилики и святилища нимф, встретила Пятнадцатый легион приветственными кликами и рукоплесканиями. Пришел еще один легион, чтобы защищать ее очаги, банки, хлебные магазины, торговые предприятия, склады, лавки музыкальных инструментов, ковров, пряностей и парфюмерии, ее школы и театры, страховые конторы, лавчонки менял, доходные дома, рыбные садки, лупанары на все вкусы, мастерские башмачников и сукновалов, гостиницы для путешественников, кузницы, булочные, конуры составителей гороскопов, обжигательные печи гончаров, роскошные дома откупщиков и судовладельцев, хижины бедняков.
Легионеры, почистившись с дороги, приведя себя в надлежащий вид и сняв чехлы с орлов и центурионных значков, проходили по Дафнийской дороге, чтобы продефилировать мимо форума и продемонстрировать еще раз мощь римского оружия. Городские зеваки, продавцы цветов и освежающих напитков, уличные мальчишки, раскрашенные, как куклы, куртизанки, случайные прохожие, члены муниципального совета, жадные до зрелищ старички, лавочники, сбежавшиеся со всех сторон служанки рукоплескали и посылали воздушные поцелуи изображениям августа, которые несли перед когортами облаченные в леопардовые и волчьи шкуры знаменосцы. Приближался прохладный вечер. Солдаты перемигивались с женщинами. Скрипели колеса повозок и карробаллист, волы тащили тяжелые катапульты, конница вздымала пыль, от которой отмахивались антиохийские красотки, и когда казалось, что шествие кончено, новая центурия выходила из-за угла.
Сам родом из Антиохии, Александр, верхом на коне, рядом с Корнелином, показывал ему:
– Посмотри, какие прекрасные здания! Вот термы Траяна. А там лежит большая дорога Антонина Пия…
На углу какой-то человек в грязной порванной одежде, только что вышедший от виноторговца с кувшином в руках и с лавровым венком на голове, должно быть, ритор или пиит, увенчанный на пирушке за какую-нибудь эпиграмму, при виде грохотавших по мостовой метательных орудий закричал пьяным голосом:
– Эллины побеждали мир гением Александра, а вы, римляне, вы побеждаете только вашей фортуной…
Произнеся эту тираду, он покачнулся и упал под ноги лошадей. Вино с бульканьем обильно потекло из горлышка кувшина. Две женщины, с едва прикрытыми грудями, тоже украшенные венками из цветов, со смехом стали поднимать защитника славных эллинских традиций. Корнелин не выдержал и вытянул его плетью. Солдаты захохотали. Эллин орал:
– На кого ты поднял руку? На великого поэта!
– Ступай домой и проспись, пьянчужка, – крикнул Корнелин.
– Погибаю в неравном бою, – вопил пьяница. Александр, великий поклонник римского мира, покачал головой:
– Рим сделал то, чего не могли бы сделать десять Александров! Рим спаял цементом вселенную, дал мир, организовал жизнь на долгие века. За его спиной эллины могут спокойно продолжать свои споры до хрипоты на городских площадях.
– По-своему этот пьяница прав, – усмехнулся Корнелин, – наши августы мало похожи на Александра.
– Не в этом дело! Зато у них отличные префекты канцелярий и неплохо налажена переброска войск. И как эти глупцы не могут понять, я говорю о мужах вроде этого поэта с розовой лысиной в лавровом венке, что Рим не суть географическое понятие, что Рим – это весь мир, порядок, организованный на земле для блага всех народов и даже варваров.
– Ты должен написать панегирик Риму, – сказал Корнелии.
– Его напишут другие.
Легионы передвигались на Восток, стягиваясь к Эдессе, где была расположена главная квартира императора: из Африки пришел стоявший в Ламбезе Третий легион. Из Александрии Третий Киренейский, две алы конницы, панноская и испанская когорты; из Рима еще раньше был переброшен Второй Парфянский. Наконец, в Сирии и на берегах Евфрата были расположены такие, покрытые неувядаемыми лаврами, легионы, как Четвертый Скифский, легатом которого был отец императора, Двенадцатый Громоносный, Шестой Железный, Первый и Третий Парфянские, герой Иудейской войны – Десятый, солдаты
