– Об этом тоже мы узнали от Пселла. «Посмотрите, – сказал он как-то Гаральду и мне, когда мы явились, чтобы приступить к запиранию дворцовых дверей, а он в тот вечер почему-то задержался в Священном дворце, – посмотрите, как пылают у Склирины ланиты! Это недобрый знак!» В это время Склирина, скромно потупив глаза, прошла мимо нас.
Между тем погода неожиданно изменилась. Начавшийся таким блистательным утром, сияющий день потемнел, и солнце спряталось за облаками. С запада наползали низкие черные тучи. Анна посмотрела на них и подумала, что может пойти дождь. Только теперь она вспомнила о Святославе, о сестре и стала прислушиваться, не трубят ли рога. Нет, вокруг стояла та зловещая тишина, что бывает перед бурей. Ярославна как бы очнулась, заторопилась и в тревоге спрашивала ярла, что им теперь делать. Филиппу хотелось побыть наедине с дочерью конунга, однако, повинуясь ее желанию, он старался сообразить, в какую сторону надо ехать, чтобы присоединиться к охотничьему стану. Поглядывая время от времени на небо, ярл и Анна сели на коней и поднялись из ложбины. Им казалось, что стоит только пересечь дубраву, и за нею уже будет тот овраг, где убили вепря. Теперь отроки, вероятно, зажгли там костры и жарили его мясо. После охоты требовалось накормить людей и псов. Но, очевидно, зеленоглазая Фрейя, покровительница влюбленных, желала, чтобы Анна и Филипп заблудились. Когда они наконец выбрались из дубравы, перед ними неожиданно выросла другая роща! А листья дубов уже зашумели под крупными каплями дождя. И вдруг налетела гроза. В мире стало совсем темно, тотчас синяя молния сверкнула среди деревьев и раскатистый гром наполнил на несколько мгновений страшным грохотом гулкое лесное пространство, хотя начиналась осень и время Перуна миновало.
– Милый Филипп! Что с нами будет! – вскрикнула Анна.
Кони прибавили ходу. В поисках спасения от бури всадники углубились в рощу, под сень величественных дубов. И тогда, как это бывает только в книжных повествованиях, Ярославна увидела перед собой бревенчатую избушку.
– Здесь кто-то живет! – с тревогой произнесла Ярославна.
Опережая Анну и успокаивая ее улыбкой, в которой блеснули его белые зубы, Филипп подъехал к хижине. Два передних зуба у ярла были крупнее других, и это придавало его лицу несколько хищное выражение, даже когда он улыбался.
У избушки, глядя в черную дыру раскрытой двери, грубо сколоченной из нетесаных досок и перекладин, ярл крикнул:
– Эй, кто тут прячется от людей?
В ответ на голос из хижины вышел бедно одетый простолюдин, в длинной холщовой рубахе без всяких вышивок и в таких же домотканых портах с заплатами на коленях. У человека была всклокоченная борода, а руки почернели от копоти. В искривленных от труда пальцах он держал секиру и с недоумением смотрел подслеповатыми глазами на неожиданно явившихся к нему незнакомцев, осторожно проводя пальцем по острию топора. Но, увидев, что молодой воин при мече и в нарядном плаще, а девица в красных сапожках, понял, что это знатные люди, каким-то чудом занесенные в лесную трущобу, где никого не было, кроме диких зверей.
– Кто ты? – строго спросил ярл. – Или ты волхв?
Как многие скандинавы, Филипп хорошо говорил по-русски.
– Я не волхв, – ответил, нахмурившись, поселянин.
– Добро. Ты разбойник?
– Нет, я не разбойник.
– Тогда что же ты делаешь в дубраве?
Всякая бедная одежда, заплаты, босые ноги немедленно вызывали в душе у этого знатного человека подозрение, недоверие и вместе с тем желание повелевать.
– Я добываю себе пропитание рубкой дерев, – отвечал поселянин.
– Это княжеская дубрава, и здесь никому не позволено рубить деревья.
– Я рублю только сухие деревья или поваленные бурей.
Филипп привык разговаривать со смердами с высоты, сидя в седле, однако почел, что уже достаточно проявил себя, и слез с коня. Анна тоже последовала его примеру, так как дождь пошел сильнее.
Она сказала дровосеку:
– Нам надо укрыться у тебя от бури.
– Да, начинается непогода, – почесал голову лесной человек. – Только в моей хижине темно и дымно.
Анна с опаской заглянула в дверь. В маленькой избушке было действительно черно от копоти, хотя и чисто; в ней едва могли бы поместиться три человека. В углу виднелся сложенный из грубых камней очаг, и на нем, в котле, подвешенном на железном крюку, готовилось грибное варево; в другом углу дровосек устроил из свежих веток подобие ложа; перед очагом стоял чурбан. Это составляло все убранство избушки, если не считать ларя с причудливой резьбою, за которой хозяин хижины, вероятно, коротал долгие зимние вечера при свете лучины.
Дым из очага уходил в отверстие, проделанное в тростниковой крыше. Дыру зимой приходилось затыкать. В хижине было тепло. Еще Анна заметила, что на деревянном гвозде висела сеть для ловли птиц.
– Ты – красавица, – неожиданно сказал дровосек, разглядывая Анну.
Она рассмеялась, и этот смех пробил лед между страшным человеком с секирой в руке, у которого Бог знает какие были мысли на уме, и дочерью могущественного князя.
– Для чего ты рубишь деревья? – спросила Анна.
– Дрова готовлю.
– Где же дрова?
– Ношу каждое утро вязанку в город и там продаю, а на полученные медные деньги покупаю пшено и хлеб и так живу.
– Где твоя жена? – опять спросила Анна.
– Жену мою застрелил стрелой злой печенег.
– А дом?
– Дом сгорел, а когда был мор, умерли и дети, и их похоронили в скудельнице.
– И ты остался один?
– Один.
Потом с видимым страхом прибавил, подняв корявый палец и прислушиваясь:
– Слышишь, как Перун гневается? Найдите в моей хижине приют, пока не отшумит буря, а коней я привяжу к дубку.
– До Киева отсюда далеко? – спросил Филипп.
– Если выйти в путь, когда солнце еще не поднялось над лесом, то прийдешь в святой Киев до того, как оно станет на полдень. Сколько это будет, я не считал.
– Когда перестанет дождь, покажешь нам дорогу, – сказал ярл.
– Сделаю все, что ты мне повелишь, – согласился смерд.
– Как тебя зовут? – полюбопытствовал на всякий случай Филипп.
– Анастас.
– Крещен ли ты? – спросила в свою очередь Анна.
– Верую в Святую Троицу.
– Почему же ты Перуна вспоминал, языческого бога?
– Так осталось у нас от прошлого. Гроза – Перун, молния – его семя.
Но, желая из благоразумия переменить разговор, дровосек прибавил:
– Если хотите утолить голод, то у меня варится грибная похлебка. А вот хлеб. Похлебка же моя сварена с душистыми травами.
– Есть ли ложки у тебя?
– Две ложки.
Дровосек засуетился у очага, где огонь уже угасал. Смерд налил поварешкой варева в деревянную миску и достал две таких же ложки с искусно вырезанными ручками в виде птичьих голов с раскрытыми клювами.
