принадлежит ему, и требует возвратить ее.
– А другой?
– Другой доказывает, что купил плащ.
Лица у обоих спорящих были искажены от злобы и негодования.
– Как же они разберутся в этом деле? – поинтересовался епископ Роже.
Людовикус, уже наблюдавший подобные сцены на всех ярмарках Европы, пожал плечами:
– Вероятно, дело закончится в суде.
Спорившие кричали:
– Это мое!
– Нет, мое!
– Зачем же ты продаешь плащ?
– Еду в Курск, деньги нужны на дорогу.
Вокруг споривших собралась толпа зевак, везде одинаково жадных до подобных зрелищ. Пройдя еще немного, епископы очутились на том месте, где продавали рабов. Опустив головы, в жалких рубищах, босые и, видимо, голодные, эти люди ждали своей печальной участи. У некоторых, с особенно злыми глазами, руки были связаны за спиной веревками.
– За что их продают? – с сокрушением спросил Готье.
– Я говорил. Может быть, за порчу плуга. В интересах хозяина совершить такую сделку.
– И они не имеют возможности выкупиться на свободу?
– Откуда у них средства? А этим пользуется владелец, имеющий право обратить неоплатного должника в рабство и продать его за большие деньги.
Около выставленных на продажу любопытные переругивались со злыми холопами, стерегшими достояние своего господина. А к рабам уже присматривался восточный купец в чалме, поглаживая бороду. Такой товар считался выгодным, на этой торговле люди легко наживались. Но с невольниками было немало хлопот. Случалось, что эти богопротивные разбойники предпочитали удавить себя, чем отправляться в цепях в Константинополь и влачить там позорное существование.
– Из Константинополя невольников иногда везут в Египет и делают из них евнухов, – равнодушно заметил Людовикус.
Поглядев некоторое время на несчастных, епископы стали вновь подниматься в город. По дороге Людовикус, хорошо знавший Киев, показывал им достопримечательности:
– Вот Бориславлев двор…
– Чудин двор…
– Здесь живет Путята…
За дубовыми частоколами стояли высокие хоромы с птицами и фантастическими узорами на оконных наличниках.
В тот день Анна с печалью любовалась Днепром, на пороге расставания с родиной. Это происходило в Вышгороде, куда Ярославна поехала на конях с братьями Всеволодом и Святославом и немногими отроками, чтобы, может быть, в последний раз побывать в городе, где прошло ее милое детство. Братья сопровождали Анну, не желая расставаться со своей любимицей на целый день.
Поселение назвали Вышгородом потому, что неведомые люди построили его в отдаленные времена на горе, на берегу Днепра, в нескольких поприщах от Киева, куда из вышгородских ворот вели две дороги: одна по берегу реки, другая в объезд, лугами и рощами. Град окружали прочные бревенчатые стены и башни.
Анна сидела с братьями на ковре, постеленном отроками на склоне зеленого холма, неподалеку от деревянной церкви, в которой почивали князья Борис и Глеб. Илларион стоял. Никто из княжичей, и даже Анна, не предложил ему сесть: они были знатного рода, а он – простой монах, хотя и кладезь учености и неиссякаемый источник красноречия.
Опираясь обеими руками на деревянный посох, от долгого пользования ставший гладким, как слоновая кость, пресвитер вспомнил книжные слова:
– «Стенам твоим, Вышгород, я устроил стражу на все дни и ночи. Не уснет она и не задремлет…»
Ярославна, подпирая голову рукой, смотрела на Днепр. Следуя за ее взглядом, все повернули головы в ту сторону. С горы открывался чудесный вид: весь склон был в цветущих деревьях, а внизу струилась величественная река, голубеющая вдали; воды ее разделялись на рукава, образуя острова и заливы с серебристою водою и розоватыми отмелями. На востоке за Днепром тянулись широкие луга, на западе зеленели весенние дубравы, а на полночь темнели непроходимые дебри, в которых водились всякие звери, от легконогих оленей до яростных туров.
Сооруженная на холме пятиглавая деревянная церковь была произведением рук местных древоделов, которые в большом числе населяли город. За кладбищенской оградой росли плакучие березы, стояла тишина. Сидевшие на ковре продолжали разговор о книжной премудрости. Илларион, изучавший в Константинополе риторику, объяснял Святославу:
– Что говорит Георгий Хировоск об образах? Прежде всего он отличает иносказание…
– Или аллегорию, – поднял палец Всеволод.
– Или аллегорию. То есть замену умозрительного понятия каким-нибудь видимым образом. Когда, например, слово «дьявол» заменяется словом «змея». Превод же…
– Или метафора, – с улыбкой похвастал своим знанием греческого языка Всеволод.
– Или метафора, – опять покорно повторил Илларион, – есть прием для украшения речи. Когда какое- нибудь слово приводится в переносном смысле, ради красоты. Такая метафора имеет четыре образа. Первый образ, когда одушевленный предмет заменяется одушевленным. Например, писатели охотно называют кесаря пастырем. Пастырем не стад, а человеков. Или когда неодушевленное заменяется неодушевленным, если мы, например, уподобим бытие морю…
Святослав кивал головой, в знак того, что понимает объяснения.
Анна охотно допускала, что подобные вещи необходимо знать всем, кто хочет читать книги с пониманием, но сегодня ей было не до риторики, и она пропускала мимо ушей ученые рассуждения Иллариона, думая о другом…
Когда монах закончил свои объяснения об образах Георгия Хировоска, беседа прервалась. Люди некоторое время любовались красотой окружающего мира. Потом Всеволод, находившийся сегодня в угнетенном настроении, спросил Иллариона:
– Скажи, почему иногда неспокойно на душе?
Илларион, перебирая пальцами седеющую бороду и глядя вдаль, не сразу ответил:
– Неспокойно на душе, когда какая-нибудь печаль тревожит человека. Но печаль земная мимолетна. Каждый час ее может сменить радость.
– Возможно ли изгнать печаль из души? – спросил Всеволод.
– Возможно.
– Чем ты изгоняешь ее?
– Постом.
– Как же ты постишься?
– Монаху надлежит вкушать пищу один раз в день. В понедельник, среду и пяток – сочиво, в прочие дни – рыбицу и меду по чаше в день. И лишь когда трижды зазвонят в церкви, то есть в воскресенье, мясо разрешается есть. В Великий же пост сухоядение…
– А мед?
– Меду не пить.
Святослав рассмеялся, обращаясь к Всеволоду:
– Знаю, как монахи умерщвляют свою плоть. Посмотри, какие они толстые в монастырях.
Священник громко вздохнул и пошел к кладбищу, пояснив, что хочет посмотреть, как горят лампады. Был случай в старой церкви: пономарь ушел спать, не погасив лампады на ночь, и бревенчатое строение сгорело дотла.
На сердце у Анны лежал камень. Куда бы она ни пошла, всюду на пути ее стояли монахи, епископы. Они говорили о посте и покаянии, а ей хотелось жить, быть счастливой. Она вся наполнялась радостью, как глупая птица на зеленой ветке, вспоминая о Филиппе, хотя знала, что судьба разлучит их навеки, и когда
