списками, регистрами, отчетностью и строгой нумерацией действовала без перебоев.
Официя префекта Рима помещалась в его собственном доме. Сам он находился за тяжелой желтой завесой, а перед нею несколько человек дожидались очереди быть принятыми. Из-за завесы доносились голоса. В приемной люди тихо переговаривались между собою.
– Подсчитывают, как торгаши, денарии и модии пшеницы и воображают, что занимаются государственным делом. Кудахчут, как куры.
Я взглянул на говорившего. Эти слова произнес толстяк в тоге, судя по наружному виду сенатор или богатый человек, явившийся сюда с какой-нибудь жалобой. Его собеседник, великан с пышной светлой бородой, легат Британии, презрительно улыбался.
– Тебе угодно, чтобы они были подобны орлам?
Из-за желтой завесы до нас долетал скрипучий голос, действительно несколько напоминавший куриное кудахтанье и явно принадлежавший Макретиану.
– Пиши! «Префекту Четырнадцатого легиона в Карнунт… шестьсот пятьдесят модиев масла первого сорта и восемьсот сорок пять модиев второго…» Написал? Теперь дальше… «Префекту Девятнадцатого легиона…» Валентий! Почему здесь указан первый сорт? Я неоднократно говорил и неизменно повторяю, что масло первого сорта…
Дальше мне не удалось расслышать, о чем говорит префект. Теперь бубнил Валентий, невразумительно в чем-то оправдываясь. Макретиан раздраженным тоном приказал:
– Переписать и ошибку исправить немедленно! И впредь подобных махинаций с маслом мне не устраивать!
От скуки я заглянул в соседний атриум. Там лениво шумел фонтан, и в его водоеме с зеленоватой водой суетливо плавали красные рыбы, от которых вода казалась еще более зеленой.
Толстяк покачал головой:
– Какой вор!
– Кто? – спросил легат.
– Валентий.
Но вот желтая завеса пришла в движение. Кто-то пытался проникнуть к нам через ее тяжкие складки. Наконец материю раздвинули две пухлые руки, и мы увидели красное от усилий или недавней головомойки, одутловатое лицо Валентия. Разговоры умолкли. Плутоватые глаза секретаря перебегали с одного посетителя на другого.
– Устал, – сказал он толстяку, только что обозвавшему его вором, и стал вытирать пот со лба синим платком.
– Еще бы: такая ответственность! – посочувствовал тот, к моему удивлению.
Легат смотрел на Валентия с презрительной усмешкой:
– Скоро вы там подсчитаете модии масла?
Валентий развел руками и лукаво скосил глаза на завесу:
– Ведь от этого зависят судьбы государства!
Он снова скрылся, но спустя минуту опять вынырнул из тяжелых складок и дружески поманил рукой Вергилиана. Поэт прошел под нависшей, как свод, завесой, которую почтительно придерживал над его головой Валентий. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я тоже последовал за поэтом и увидел худого бритого префекта Рима, весьма напоминавшего большую рыбину; трое скриб что-то записывали скорописными знаками под диктовку Макретиана, водившего пальцем по длинному списку. Увидев Вергилиана, он кивнул ему рассеянно, скользнул недоумевающим взглядом по фигуре юнца, каким я представился ему, и сказал хрипловатым голосом:
– Сейчас переговорим с тобой. Но сначала позволь закончить.
Он обратил нахмуренное лицо к писцам:
– Написали? Перепишите все начисто на хорошем папирусе. Здравствуй, Кальпурний Вергилиан! А где же сенатор?
– Дядя болен.
– Подагра разыгралась? У меня самого повторяются припадки. И, знаешь, неизвестно, по какой причине. То ли я съем что-нибудь неподходящее, то ли… Впрочем… Значит, ты только что вернулся из странствия. Не лицезрел ли августа?
Вергилиан рассказал, смягчая описания, о том, что произошло в Александрии.
Макретиан вытер платком потный лоб. Лицо у него было высохшее, как у мумии, которую мне пришлось видеть в одном разоренном египетском храме. Стол на львиных лапах оказался заваленным бумагами и мешочками с образцами пшеницы. По другую сторону его склонился в почтительном положении секретарий.
– Валентий, пойди и посмотри, как переписчики выполняют заданную им работу. А я пока побеседую с Вергилианом.
Секретарий и скрибы удалились.
Вергилиан знал, что для префекта Рима ничего не могло быть занимательнее разговора о его болезнях. Верный пес императора, проверявший все лично до последнего обола, всю жизнь просидевший в официях, Макретиан обладал счастливой уверенностью, что без него перестанет светить само солнце. Даже на ночном ложе, рядом со своей такой же худощавой, как и он, супругой, префект шептал цифры и подсчитывал с помощью пальцев какие-то суммы, а оставленная в пренебрежении супруга вздыхала, чего- то ждала, потом поворачивалась к мужу спиной и засыпала. Так насмешники рассказывали под портиками. Другой его слабостью была медицина. Лечился префект по всем правилам, предписанным еще Гиппократом, и верил медикам, как дельфийскому оракулу.
Он и сегодня охотно завязал беседу на эту тему.
– Здоровье? Оставляет желать лучшего. Колотье в боку и спазмы сердца. Это от волнений. Все нужно знать. Выпал ли дождь в Африке и каков улов рыбы в Понте.
Макретиан стал пространно, но короткими фразами, как все больные сердцем, повествовать о лекарствах, прописанных ему Геронтием – греческим врачом, прославившимся в те дни в Риме своим врачебным искусством. Потом посмотрел на меня:
– А кто этот юноша?
Вергилиан не знал, как объяснить мое присутствие.
– Мой молодой друг. Спас меня однажды от смерти. Сын почтенных родителей. Мы всюду вместе…
Макретиан еще раз внимательно посмотрел на меня, пожевав узким, рыбьим ртом.
– Мне нужно поговорить с тобой, Вергилиан, по очень важному делу. С глазу на глаз. А ты выйди, дружок, и подожди в приемной.
Мне ничего не оставалось, как удалиться под извиняющимися взорами Вергилиана.
Беседа поэта с префектом Рима продолжалась около часа. Когда Вергилиан, очень озабоченный, появился из-за завесы и мы стали спускаться по лестнице, он сказал сквозь зубы:
– Плохие вести, мой друг!
Я вопросительно посмотрел на него. Поэт положил мне на плечо руку.
– Ты погуляй в садах Мецената, а я поспешу к сенатору. Мне необходимо поговорить с ним. Макретиан сообщил много неприятного.
В тот день я ничего больше не узнал и отправился побродить по городу.
На другое утро я пришел к Вергилиану, чтобы по обыкновению написать для него несколько писем.
Он мрачно посмотрел на меня.
– Сегодня мне не до эпистолярных занятий.
По этим словам я понял, что поэт в плохом настроении.
– Тебе не до писем? Значит, я могу пойти в са-
ды Мецената?
– Пойди. Но не хочешь ли ты совершить со мной далекое путешествие?
– Путешествие?
– В Карнунт. Мне надо срочно ехать в этот город. И вот я спрашиваю: нет ли у тебя желания сопровождать своего друга?
В моей душе началась борьба.
