Ксифий нахмурился.
– Поражали и мы полчища сарацин, испепеляли русские флоты.
– Подумаешь, велика честь побеждать греческим огнем варваров, – не унимался Сфорти, – вы попробуйте сразиться с ними в открытом поле! Они вам покажут!
Ксифий вскочил и с ненавистью посмотрел на латинянина. Разговор превратился в пьяную ссору. Мы и заметить не успели, как вино отуманило наши головы. Ксифий кричал:
– Не важно, какими способами достигается победа! Оружием или хитроумием логофетов. Важно, для чего проливается кровь. Ромеи проливают ее ради истинной церкви. Мы – ромеи, сиречь римляне!
– Какие вы римляне, – не уступал юноша, – вы вонючие греки, а не римляне. Это мы римляне, и наш господин – император священной римской империи!
– Вы не римляне, а ломбарды, франки, саксы.
– Пусть! Но тогда для нас «римлянин» ругательное слово. Символ трусости, лжи и хитрости.
– А вы будете гореть в геенне!
– Это вы будете гореть и щелкать зубами, глядя, как мы наслаждаемся в раю. Ваш патриарх носит паллий по милости папы. Захочет папа...
– Ну, потише, – наступал Ксифий, – скажу кому следует, и вас бросят в темницу.
– Подумаешь, герой! – не отставал итальянец, – любому варвару готовы продать своих принцесс.
Он намекал на переговоры с русским князем. Об этом говорил весь город.
– Еще посмотрим!
– А болгарам вы не отдали дочь Христофора?
– Во-первых, она не была Порфирогенитой, во-вторых...
– Во-вторых, вы все лжецы и обманщики. Все ереси от вас...
Я был пьян, как последний корабельщик. Обняв голову руками, я сидел за столом и не находил слов, чтобы достойно ответить заносчивому мальчишке. Что он знает о римлянах! Где ему понять величие нового Рима! Не станет нашего Рима, и вечная ночь наступит на земле! Но врата ада не одолеют церкви! Может быть, скоро затрубят трубы ангелов, и тогда мы будем вознаграждены за наши страдания...
К ссоре прислушивались другие посетители. Какой-то пьяный человек подзадоривал рыжеусого наемника:
– Пойди и ударь его в харю!
Но опытная в таких делах старуха уже шептала своим девчонкам, показывая на нас пальцем. Полная женщина охватила юношу руками, привлекала к себе.
– Идем со мной! – звала она. – К чему эти споры?
Ее бесстыдно короткая одежда обнажала полные белые ноги. Она была соблазнительна.
Ксифий вцепился в нее. Итальянский юноша не отпускал добычу, плакал пьяными слезами. Другие женщины тормошили осовевших купцов. Я смотрел на эту суету помутневшими глазами и повторял:
– Анна! Анна!
Ко мне приблизилась смугловатая блудница, почти девочка, с ослепительными зубами. Ресницы ее дрожали. Я услышал шепот...
– Пойдем!
– Куда? Оставь меня, мне хорошо здесь! Анна! Анна!..
– Пойдем, – настаивала она, – что ты говоришь? Меня зовут не Анной.
– Как же тебя зовут? – спросил я заплетающимся языком.
– Тамар.
Тамар – значит пальма. Стройное дерево, покачивающееся от дуновения малейшего ветерка. Тамар...
Мне было хорошо, грустно от вина, оттого, что я губил свою душу, оттого, что у меня не было никакой надежды на спасение. Казалось, вино сняло с меня все путы. Тоненькая Тамар влекла меня куда-то, и я покорно шел. В лупанаре кричали и шумели люди: кувшин, брошенный каким-то забиякой, с грохотом ударился о стену и разбился на мелкие черепки...
– Идем, идем, – шептала Тамар.
В проходе, в который выходили каморки любви, за жалкими занавесками слышались стоны и вздохи страсти.
– Не здесь, не здесь, – сказала женщина и увлекла меня на темный двор.
Мы очутились в каком-то вонючем помещении. Под ногами шуршала солома. Может быть, это был хлев. Или курятник? Вокруг стояла кромешная тьма, в этой темноте я ловил ноги и перси девчонки. Черные глаза и длинные ресницы Тамар напомнили мне что-то знакомое, какой-то сон. С невыразимой нежностью я гладил ее щеки и плечи. Испуганная неожиданной лаской Тамар прижалась ко мне...
– Что с тобой? Что с тобой? – повторяла она.
На рассвете я покинул ее, утомленную любовными ласками. Горбясь и скрежеща зубами, я прошел галерейкой и спустился в вертеп. В лупанаре пахло кислым вином и человеческой блевотиной. Под столами храпели пьяные корабельщики. Ласки Тамар теперь казались мне омерзительными, женское тело –
