Слоны Ганнибала

рейде голландские корабли. Павел, с мальтийским крестом на пурпурном далматике, курносый и надменный, самодержавно выставил носок лакированного ботфорта.

Сторожа принесли книжки Тита Ливия. Придерживая стопки подбородком, чернобородые, как палачи, они хитро подмигивали нам, обреченным на заклание. В эти книжки страшно было заглянуть. Какие дебри периодов! Казалось, что никогда в жизни не удастся распутать эти темные тексты с декламацией речистых полководцев, с утомительными перечислениями обстоятельств, причин и следствий.

Явился латинист. В руках у него была пачка бумаги казенного образца, каждый лист которой был пронумерован и скреплен гимназической печатью. На минуту сверкнула звезда на синем вицмундире директора. Послышался чей-то вздох. Потом зашелестели страницы, робко скрипнуло перо, отважившееся вывести первую строку, хоть тут же ее пришлось зачеркнуть. Для каждого был предназначен доставшийся по жребию особый текст. Мне досталась та страница, на которой описывается переход Ганнибала через Альпы и все злоключения этого замечательного марша, доставившего столько хлопот и треволнений нерасторопным римским консулам. Это было почти символическое напутствие в жизнь, мужественное напоминание.

Вторая пуническая война была в полном разгаре. Под Сагунтом скрипели рычаги метательных машин. Как привидения, в дымном чаду смоляных котлов двигались на катках осадные башни. Тараны упрямо долбили бараньими лбами крепкий камень стен. Рим посылал в Африку посольство за посольством, негодуя, протестуя, требуя уважения к договорам и возмещения за убытки, причиненные римскому народу. В карфагенском совете «ста четырех» разыгрывались драматические сцены: «мир или война?» Римский посол, ныне в сонме героев, увенчанный лаврами, прославленный классическими авторами, а по существу упрямый мужик, скряга и хороший хозяин, весьма волновавшийся о том, усердно ли обрабатывает его раб с парой волов, оставленный в Италии, участок в семь югеров, поднял и опустил полу тоги. Это означало разрыв переговоров. Как пшеница на италийских полях, вырастали новые легионы...

Важно было начать, уловить ритм латинской фразы, выяснить в этом хаосе слов и запятых главное предложение. События развивались с катастрофической быстротой. Они достойны были бы крикливых заголовков, если бы в ту эпоху существовали вечерние газеты. Ганнибал двинулся из Нового Карфагена в Италию сухим путем, ведя за собой 50.000 наемников, 9.000 нумидийских конников, обоз на мулах и 37 слонов. Чтобы преградить путь нашествию, Консул Сципион, красавец в белоснежной тоге, кинулся на кораблях навстречу страшному африканцу. Но когда он высадился в Массилии, Ганнибал уже перешел Рону. Консул повернул назад и поспешил вдогонку за неприятельскими войсками, а перед Ганнибалом уже голубели покрытые вечными снегами, ужасные для человеческого взора Альпы.

Растянувшись в долине длинной лентой, со слонами и вьючными животными, предшествуемая бойкими проводниками, африканская армия начала подъем. С Альп на нее веяло холодом смерти. Но это были наемники и профессионалы. Им были обещаны в Италии славившиеся непорочной красотой женщины, серебро городов Великой Эллады, мешки с медной монетой сенаторов. С шутками и смехом воины стали подниматься по узким горным тропам.

Подобно кручам, преграждающим путь в Италию, на пути стоял первый латинский период, его герундивы и подразумевающиеся сказуемые. Медленно и осторожно, точно надо было тащить за собою слонов и мулов с поклажей, перо поднималось со строки на строку. Армия Ганнибала всползала к облакам. Ее осыпали стрелами горцы, вносившие ужасное смятение в растянувшиеся колонны африканских наемников. Иногда они сбрасывали с отвесных утесов костедробительные камни. С шумом и грохотом, неуклюже прыгая со скалы на скалу, камни неслись в пропасти, наполняя ужасом сердца солдат. Иногда слоны не выдерживали и, поскользнувшись на крутой тропе, срывались с огромной высоты в провалы, оглашая воздух горных ущелий ревом гибели, увлекая за собой не успевших посторониться людей. За ними летели мулы, разбивая ставшие на вес золота амфоры с вином.

В одном месте проход был прегражден утесом. Здесь не могли пройти слоны. Воины, окончательно выбившись из сил, в апатии остановились. Но тотчас же среди них появился Ганнибал, сын Гамилькара, не знавший страха вождь. Его черная квадратная борода была в завитках. На плечах был обыкновенный солдатский плащ. Он спросил:

– В чем причина остановки?

Воины показали на скалу.

– Товарищи, – сказал Ганнибал, – неужели такая малость может остановить вас? И это после того, как вы перенесли столь великие опасности и лишения? За этими горами вас ждет заслуженный отдых, обильная пища, добыча войны и бессмертная слава! Вперед, товарищи!

Воины собрали скудное в этих местах топливо, рубили мечами кустарник, росший в расселинах скал, подбирали помет вьючных животных и зажгли костер. Когда скала раскалилась от жары, ее полили уксусом, чтобы вызвать в камне трещины. Потом расширили проход кирками и двинулись дальше...

Страшный латинист, заложив руки за спину, поблескивая, очками, поглядывал на гимназистов, чтобы не появился у кого-нибудь под партой латинский словарик. Перья скрипели, как в лихорадке. Еще раз блеснула звезда директора...

На девятый день, потеряв почти половину людей, африканская армия взобралась на альпийские кручи. Ганнибал дал воинам двухдневный отдых. Завернувшись в плащи и овчины, положив под себя щиты, воины уснули мертвым сном в снегах горной метели.

Но спуск был не менее труден, чем подъем. Единственный уцелевший слон осторожно ставил столпообразную лапу, нащупывая тропу. Нумидийская конница потеряла треть состава. Почти все мулы были съедены или погибли в пропастях. Люди глотали горстями снег, чтобы утолить жажду. В ушах шумел страшный звон горной высоты. У многих померзли руки и ноги. Но, преодолевая все препятствия, развлекая себя солдатскими шуточками и ругательствами, воины уже спускались в благословенные долины Этрурии, где их ждала награда за подвиг, а может быть, смерть в первом же сражении.

Последний период благополучно распутывался, и перо скрипело с похвальной поспешностью, закругляя фразу, передавая всю точность латинского предложения, из стилистического кокетства заменяя обыкновенное и повседневное «потому что» торжественным «ибо». Конечно, это не была классическая строгость Тацита или штабной лаконизм Цезаря, но все-таки это была латынь, язык Фабрициев и Регулов, их, сохраненных Титом Ливием, приказов, которыми они карали медлительность в воинской деятельности, нерадивых и малейшее отклонение от дисциплины. Такой язык достоин был уважения.

Все трудности, заоблачные скалы и тропы, были уже позади. Перед умственным взором открывалась Италия, шумела пшеничными полями, зеленела виноградниками и оливковыми деревьями. На лбу висели мелкие капельки трудового пота. Впереди открывалась жизнь, полная воздуха и борьбы. Лицо пылало, как от альпийских метелей. Впереди были Канны – любимое поприще, удачи и поражения или гибель в страшных пропастях нашей эпохи.

1939