— У Кесслера было два сына. Старший, Эрих, названный в честь отца, — профессор истории в Берлинском университете. Младший, Ганс, — врач, живет в Мюнхене. Насколько мне известно, у обоих весьма высокая репутация в их кругах. Они поддерживают темные контакты друг с другом. Если Эриху станет все известно, он может потребовать, чтобы и брата включили в дело.
— Это возможно?
— В документе ничего не говорится о том, что это невозможно. Хотя сумма вознаграждения остается неизменной и каждая семья имеет право лишь на один голос.
— А что с детьми фон Тибольта?
— Боюсь, тут совсем иной случай. Для вас это может вырасти в целую проблему. Как явствует из послевоенных документов, мать с двумя детьми уехала в Рио-де-Жанейро. Лет пять-шесть назад они исчезли. В буквальном смысле. Полиция не располагает никакой информацией о них. Ни адреса, ни места работы, ни места жительства. Это странно, потому что их мать какое-то время весьма преуспевала в бизнесе. И никто, похоже, не знает, что там произошло, а если кто и знает, то не спешит об этом рассказывать.
— Вы говорите, с двумя детьми? Кто они?
— Вообще-то их трое. Самый младший ребенок — дочка Хелден. Она родилась после войны, в Бразилии, ее зачали, очевидно, в самые последние дни существования рейха. Старший ребенок — тоже дочь, Гретхен. Средний ребенок — сын Иоганн.
— Вы говорите, они исчезли?
— Возможно, это слишком сильно сказано. Мы же банкиры, а не детективы. Мы не проводили тщательного расследования. Бразилия ведь такая большая страна. Ваши же расследования должны быть в высшей степени тщательными. Детей нужно найти. Это первое условие контракта. Если его не выполнить, счет невозможно будет разморозить.
...Холкрофт закрыл папку и положил ее в атташе-кейс. Его пальцы случайно коснулись листка бумаги, на котором печатными буквами тридцать лет назад было написано странное послание уцелевших участников заговора «Вольфшанце». Манфреди и тут был прав: старые больные люди, отчаянно пытавшиеся сыграть свою последнюю роль в драме будущего, которое они с трудом могли предвидеть. Если бы они его предвидели, они бы обратились к сыну Генриха Клаузена'. Просили бы, а не грозили. Эта Угроза была для него загадкой. Почему они ему угрожали?
Опять Манфреди прав. Это странное послание теперь утратило всякий смысл. Сейчас думать надо о другом.
Холкрофт поймал взгляд стюардессы, которая болтала с двумя мужчинами, сидящими за столиком через проход, и жестом попросил принести ему еще шотландского виски. Она приветливо улыбнулась в ответ и кивнула, как бы отвечая, что принесет стакан через минуту. Он опять погрузился в раздумья.
Теперь его обуревали сомнения. Готов ли он посвятить себя делу, которое отнимет у него по крайней мере год жизни? Да и сам этот план настолько грандиозен, что сначала потребуется выяснить, подходит ли он сам для его выполнения, а потом уж решать, годны ли для него дети Кесслера и фон Тибольта, — если, разумеется, он сумеет их разыскать.
Ему снова вспомнились слова Манфреди: «Неужели у вас есть выбор?» Ответить на этот вопрос можно было «да» и «нет». Два миллиона долларов, гарантировавшие ему личную свободу, — искушение, которому трудно противостоять. Но стоило ли рисковать тем, что он уже имел, ради иллюзорной возможности получить еще больше? У него была высокая репутация, его талант признавали многие заказчики, количество которых все увеличивалось и которые, в свою очередь, рекомендовали его новым заказчикам. Что произойдет, если он внезапно приостановит дело? Какие последствия будет иметь его решение выйти из конкурентной борьбы за дюжину выгодных контрактов? Эти вопросы следовало глубоко обдумать, ведь его интересовали не только деньги.
И все же, размышляя об этом, Ноэль понял, что сомнения бессмысленны. В сравнении с его... заветом... эти сомнения просто несущественны. Какими бы ни были его личные интересы, уже давно пора отдать миллионы дол ларов уцелевшим жертвам неслыханных в истории человечества зверств. Это была святая обязанность, которую невозможно было отвергнуть. Сквозь годы к нему воззвал голос страдающего человека, голос его неизвестного отца. Ноэль и сам не мог себе толком объяснить, почему он не в силах остаться глухим к этому призыву. Утром он поедет в Бедфорд-Хиллс и поговорит с матерью.
Холкрофт поднял взгляд, недоумевая, куда же запропастилась стюардесса с его виски. Она стояла у тускло освещенного прилавка, служившего стойкой бара в салоне для отдыха «Боинга-747». С ней были и те двое, которые недавно сидели за столиком напротив. К ним присоединился теперь третий. Еще один человек сидел в дальнем углу салона и читал газету. Те двое, что разговаривали со стюардессой, много пили, а третий, словно пытаясь не отставать от них, притворялся более пьяным, чем был на самом деле. Стюардесса заметила взгляд Ноэля и вздернула брови в притворном отчаянии: мол, что я могу поделать! Она уже давно наполнила его стакан, но кто-то из пьяных расплескал виски, и теперь девушка вытирала прилавок салфеткой. Новый приятель двух пьяниц вдруг споткнулся о вертящийся табурет и, потеряв равновесие, упал. Стюардесса бросилась к нему на помощь. Другой пассажир захохотал и плюхнулся на соседний табурет. Третий потянулся к стоящему на прилавке стакану. Четвертый пассажир негодующе поглядел на пьяных и зашуршал газетой, словно выражая свое недовольство. Ноэль уставился в иллюминатор, не желая ввязываться в это происшествие.
Через несколько минут стюардесса подошла к его креслу.
— Прошу прощения, мистер Холкрофт. Шалуны, они и есть шалуны, даже на трансатлантическом лайнере. Вы заказывали виски со льдом, если не ошибаюсь?
— Да. Спасибо. — Ноэль взял стакан из рук привлекательной девушки и взглянул ей в глаза. Ее взгляд, кажется, говорил: «Спасибо вам, хороший человек, что вы не ведете себя, как эти ублюдки». В других обстоятельствах он, возможно, продолжил бы с ней разговор, но теперь надо было думать о другом. Он мысленно перебирал то, что ему предстояло сделать в понедельник. Закрыть офис несложно — штат у него небольшой: секретарша и два чертежника, которых он с легкостью мог порекомендовать коллегам, возможно, они получат даже более высокое жалованье. Но какого черта «Холкрофт, Инкорпорейтед» в Нью-Йорке должна закрываться как раз в тот момент, когда ей уже прочат множество заказов, способных обеспечить по крайней мере тройное увеличение штата сотрудников и увеличение вчетверо годового дохода! Объяснения придется давать предельно Убедительные.
Вдруг один из пассажиров в дальнем конце салона вскочил на ноги и издал дикий вопль. Он изогнулся, ловя ртом воздух, схватился за живот, потом за грудь... И рухнул на деревянный столик, где стопками лежали журналы и книжки с расписаниями авиарейсов, судорожно извиваясь, глаза у него были широко раскрыты, вены на шее набухли. Он дернулся вперед и распростерся на полу.
Это был третий — тот, что присоединился к двум пьяным, разговаривавшим у стойки бара со стюардессой.
Началась паника. Стюардесса метнулась к упавшему пассажиру, внимательно его осмотрела и стала действовать согласно инструкции. Она попросила всех пассажиров оставаться на своих местах, подложила подушку под голову пострадавшего и, вернувшись к стойке, вызвала по селектору подмогу. Тотчас по винтовой лесенке снизу поднялся стюард, вслед за ним появился командир корабля в форме авиакомпании «Бритиш эруэйз». Склонившись над бездыханным телом, они стали совещаться со стюардессой. Стюард быстро прошел к лесенке, спустился вниз и через несколько минут вернулся с папкой. Это был, очевидно, список пассажиров.
Командир обратился ко всем находящимся в салоне:
— Прошу вас занять свои места внизу. На борту находится врач. Сейчас его вызовут. Спасибо.
Когда Холкрофт спускался вниз, мимо него прошмыгнула стюардесса с одеялом. Он слышал, как командир корабля отдает приказ через переговорное устройство:
— Свяжитесь с аэропортом Кеннеди и вызовите «скорую». Пассажир Торнтон. Сердечный приступ, по- моему.
Врач склонился над неподвижным телом, лежащим на диване. Потом он попросил принести фонарик. Второй пилот бросился в кабину и вернулся с фонариком. Врач раскрыл веки Торнтона, потом обернулся к командиру и пригласил его отойти в сторону. Он хотел сообщить нечто важное. Командир склонился ближе, и врач зашептал ему на ухо:
