он.
Эти мысли не помешали ему вовремя сбавить ход и, подойдя к причалу, схватиться за него правой рукой. Левой он потянул опавший шкот, стягивая его с мачты. Притянув катамаран к причалу, Эндрю, как всегда, обмотал парус вокруг горизонтальной мачты. Менее чем за четыре минуты снял румпель, уложил его в чехол, управился с парусом и четырьмя канатами привязал катамаран к причалу.
Покончив с делами, Эндрю взглянул туда, где над каменной стенкой террасы, на гребне холма, возвышалось творение из стекла и дерева, никогда не перестававшее волновать его. И вовсе не потому, что оно было его владением. Важно другое: дом был построен так, как хотели они с Филис. Они и строили его вместе, чего нельзя было сказать о других вещах, менее радостных. А этот дом, построенный вместе, часто помогал ему избавиться от грустных мыслей.
Привязав катамаран, Эндрю пошел по каменной дорожке, ведущей к террасе. По тому, насколько быстро он доходил до середины, Эндрю всегда мог определить, в какой он форме. Если задыхается, и начинают болеть ноги, следует меньше есть и больше двигаться. Но сейчас он даже обрадовался, почувствовав при подъеме небольшую усталость, – возможно, оттого, что голова была забита неприятными мыслями.
И все же Эндрю не мог не отметить, что чувствует себя отлично. Целая неделя отдыха, морской воздух, волнующее ощущение уходящего лета – все это сказывалось. Но вдруг он снова подумал о блокноте на катамаране, о мимолетно сделанной записи: «Бостон». Нет, не надо себя обманывать: все не так уж и хорошо.
Подойдя к террасе, он заметил в шезлонге Филис. Глаза ее были открыты, и все же она не заметила, как вошел муж. Эндрю всегда чувствовал легкую боль, когда заставал ее такой, как сейчас. Эта боль уходила в прошлое, в грустные, терзающие душу воспоминания. И всему виной проклятый Бостон!
Эндрю подумал о том, что звук его шагов может испугать жену, чего он совсем не хотел.
– Филис! – негромко позвал он.
– А, это ты, дорогой! – отозвалась Филис, переводя взгляд на мужа. – Как сплавал? Хорошо?
– Великолепно. – Эндрю наклонился к жене и нежно поцеловал ее в лоб. – Хороший сон?
– Да, – кивнула Филис. – Но, к сожалению, кончился... Мне помешали.
– Кто? Разве ребята не увезли Лилиан в город?
– Дело не в детях и не в Лилиан...
– Что случилось, Филис? Почему такой мрачный тон?
Тривейн достал из холодильника банку пива.
– Вовсе не мрачный. Просто мне интересно, Эндрю...
– О чем ты? – Тривейн открыл банку и сделал несколько глотков.
– Звонил Франклин Болдвин... Почему ты не отвечаешь на его звонки?
Банка с пивом застыла в воздухе: Тривейн так и не сделал очередной глоток, вскинув удивленный взгляд на жену.
– Мне кажется, – сказал он, – что я видел этот купальник на ком-то еще...
– Да, – кивнула Филис, – спасибо за невольный, но все-таки комплимент... Однако мне по-прежнему хочется знать, почему ты не отвечаешь Болдвину?
– Я стараюсь избегать Болдвина...
– А мне казалось, что ты его любишь.
– Так оно и есть, Филис. Он мне очень нравится, но у меня есть причины уклоняться от встречи: у него ко мне дело, в котором я должен ему отказать.
– Но почему?
Тривейн подошел к каменной стенке террасы и рассеянно поставил на нее банку с пивом.
– Болдвин хочет втянуть меня в одну историю. Так, во всяком случае, говорят. Мне, впрочем, кажется, что ничего из этого не выйдет. Болдвин возглавляет комиссию, которая будет заниматься расходами на оборону, и сейчас они задумали создать подкомитет, чтобы изучать связи Пентагона.
– А что это значит?
– Понимаешь, чуть ли не семьдесят процентов бюджета на оборону приходится на четыре или пять компаний – в той или иной степени. А настоящего контроля за ними до сих пор нет. Подкомитету предстоит превратиться в недремлющее око Комиссии по обороне. Сейчас они ищут председателя...
– И председателем будешь ты?
– Как раз этого-то я и не хочу! Мне хорошо на своем месте, я могу быть полезен и тут. Хуже председательского нет ничего на свете. Кто бы ни сел в это кресло, он станет изгоем. Если сделает хотя бы половину того, что от него требуется...
– Почему?
– Потому что в Пентагоне хаос, и это давно не секрет. Об этом каждый день пишут газеты...
– Тогда почему же всякий, кто станет председателем и попытается навести порядок, будет изгоем? Я еще поняла бы, если б из этих людей сделали врагов, но изгоев... Да к тому же национальных... Не понимаю!
Тривейн ласково засмеялся и, прихватив все ту же банку пива, сел в стоявшее рядом с Филис кресло.
– Как я люблю тебя за твою очаровательную новоанглийскую простоту, – сказал он. – Вместе с этим купальником!
