Упорно поговаривали о том, что «Дженис» собирала деньги, чтобы самой заняться установлением электронного оборудования на подлодках. Злые языки продолжали утверждать, что «Дженис» приложила руку и к банкротству тех самых злополучных фирм, которые так ничего и не сделали.
Зайдя в аптеку, Тривейн закрылся в кабинке и набрал номер Хилла. Тот попросил приехать немедленно...
– Начнем с того, что заявление ЦРУ о том, что русские и китайцы не имеют представления о положении Дел с подлодками, по крайней мере, смешно. Все четыре лодки стоят в доках Нью-Ланден уже несколько месяцев.
Одного взгляда достаточно, чтобы понять, в каком они состоянии.
– Значит, я имею полное право сообщить об этом в газеты?
– Конечно! – ответил Хилл из-за своего письменного стола красного дерева. – Но я предложил бы вам любезно предоставить возможность ЦРУ и морской разведке самим побеседовать с этим парнем, Брюсом, если вам, конечно, удастся с ним поладить... А их страхи... В конечном счете, они беспокоятся лишь о собственной шкуре!
– Не возражаю, но мне не хотелось бы, чтобы мои люди были отстранены от дела!
– Не думаю, что это произойдет...
– Благодарю вас.
Уильям Хилл откинулся на спинку кресла.
– Скажите, Тривейн... – Вопрос был решен, и можно было немного поболтать. – Уже два месяца, как вы на службе. Что вы думаете о ситуации?
– Это настоящий сумасшедший дом! Возможно, слово не совсем уместно, но оно отражает происходящее. Самой крупной корпорацией в мире правят лунатики. Может, так и было задумано.
– Вы хотите сказать, что все должно решаться на более высоком уровне?
– Вот именно, посол... Никто ничего не решает...
– Потому что все хотят избежать ответственности, Тривейн, – перебил его Хилл с легкой улыбкой. – Любой ценой! И в этом ваши лунатики не так уж отличаются от прочих смертных. У каждого свой уровень некомпетентности, каждый в меру собственных сил старается уйти от ответственности...
– Такое может быть в частном секторе: своеобразная форма борьбы за выживание. Но и там при желании можно все держать под контролем. Мы сейчас говорим о секторе государственном, где подобным теориям нет места. Тот, кому дано право принимать решения, автоматически получает от государства гарантии защиты. И здесь уже такие игры не нужны, да они и не пройдут...
– Вы упрощаете...
– Знаю... Но это точка отсчета! – Тривейн вдруг подумал о том, что повторяет слова собственного сына. Забавно!
– В этом городе на людей оказывают слишком сильное давление, что неизбежно ведет к остракизму. Он может стать столь же важным для всех, как та безопасность, о которой вы говорите... Не исключаю, что может оказаться даже сильнее! Огромное количество министерств, включая Пентагон, требуют во имя национальных интересов передать законопроекты на комиссию; производители требуют контрактов и посылают в конгресс высокооплачиваемых лоббистов; рабочие, играя на раздирающих общество противоречиях, постоянно угрожают забастовками и перевыборами. В результате сенаторы и конгрессмены от имени своих избирательных округов во всеуслышание заявляют о том, что претендуют на свою долю общественного пирога... Где же вы найдете в этой системе независимого и некоррумпированного человека?
Тривейн заметил, что Большой Билли смотрит не на него, а на стену. И тогда он понял: посол, старый политик и отъявленный циник, человек, проживший долгую жизнь, спрашивает не его, а себя.
– Ответ на ваш вопрос, господин посол, лежит где-то между правовым государством и относительно свободным обществом, в котором можно позволить себе и некоторые махинации.
Хилл рассмеялся. Это был усталый смех старого человека, сохранившего еще кое-какие силы.
– Слова, Тривейн, это все слова... Вы забываете, что в основе закона Мальтуса – заложенное в человеческой природе желание всегда иметь больше, а вовсе не стремление довольствоваться малым. Именно поэтому, кстати, теории Маркса и Энгельса не выдерживают критики. Нельзя изменить природу человека, Тривейн...
– Позволю себе с вами не согласиться, – возразил Тривейн, – дело не в русских, а в человеческой природе вообще. Она постоянно меняется, и особенно в периоды кризисов!
– Ну, конечно, кризисы, – согласился Хилл. – Только ведь это же самый обыкновенный страх. Коллективный страх, и ничего более. В эти периоды люди подчиняют личные желания стадному инстинкту, инстинкту выживания. Почему, как вы думаете, наши социалисты кричат постоянно о «критическом положении»? Потому что они его хорошо изучили. И они также знают, что кризисы не могут длиться до бесконечности. Это тоже идет вразрез с человеческой природой...
– Тогда я снова должен вернуться к тому, что называется системой сдержек и противовесов, вернуться к свободному обществу. Я, знаете ли, верю, что все это работает...
Наклонившись вперед, Хилл уперся локтем в стол. Он смотрел на Тривейна, и смех был в его глазах.
– Теперь я знаю, – сказал он, – почему Франк Болдвин на вашей стороне! Вы во многом похожи.
– Польщен, но, откровенно говоря, никогда не замечал между нами особого сходства!
– И тем не менее это так! Знаете, Тривейн, мы с Болдвином часто беседуем – так вот, как с вами. Иногда наши разговоры длятся часами. Мы, два старика, встречаемся в каком-нибудь клубе или библиотеке, вот как эта, пьем дорогое бренди и разговариваем. Слуги краем глаза следят за тем, не нужно ли нам еще чего- нибудь. Комфорт – главное для наших усталых, богатых, все еще дышащих тел... Мы делим планету на две
