– Убийцы становятся известны, но не мотивы убийств. Матарезе всему причиной… Настало время прощаться, Василий Васильевич…
– Но зачем им это?
– Я не знаю. – Старик собрался с силами, но зрачки его блуждали. – Я не знаю. Их участие очевидно, но каковы их мотивы, мне неизвестно. Нужно обратиться к прошлому, чтобы понять… Корни Матарезе уходят в давние времена, на Корсику… Корсиканский безумец по имени Гильом де Матарезе. Он был главой Ордена, с него все и началось…
– Когда? – заторопился Талейников. – Как давно это было?
– В начале века. В первом десятилетии… Гильом де Матарезе и его клан. Глава Ордена, верховный жрец и его приближенные. Они возвратились… Их надо остановить. Ты и Скофилд должны сделать это. Их последняя выходка может уничтожить вас обоих.
– Кто они? Где они находятся? – допытывался Василий.
– Никто не знает этого… – Голос старика стал глуше. – Корсиканское безумие…
– Алексей, послушайте меня, – быстро заговорил Талейников, боясь упустить возможность получить сведения. В то же время его мучила мысль, что все услышанное – это всего лишь игра воображения умирающего человека, плод больной фантазии и слова старика нельзя принимать всерьез. – Кто является источником этой информации? Кто так хорошо осведомлен, где он? В Москве? В СССР? Как вы получили эти сведения о Блэкборне и о содержании доклада ВКР по поводу событий на подмосковной даче? И наконец, кто этот неизвестный, который говорил о существующем плане вмешательств, диверсий и убийств?
Уходящий из жизни Крупский сквозь забытье сумел понять, чего добивается его ученик. Слабая улыбка тронула его бескровные тонкие губы.
– Раз в несколько дней, – заговорил он, стараясь, чтобы его услышали, – за мной присылали шофера, который отвозил меня за город. Иногда для того, чтобы я потихоньку встретился там с одним человеком. Это благодарность государства мне, старому солдату, которого сумели оценить. Меня все время информировали…
– Я не понимаю, Алексей…
– Премьер Советского Союза – мой сын.
Талейников ощутил, как холодная волна окатила его. Это признание объясняло все. Крупского следовало принимать всерьез. Премьер устоял во многих политических интригах, преодолел все препятствия на пути к власти. Он устранял одного противника за другим. Старый Крупский обладал информацией, которая помогла премьеру избавиться от всех противников, убрать тех, кто мог помешать ему в борьбе за пост.
– Может быть, он примет меня?
– Никогда. При первом же упоминании о Матарезе он должен будет уничтожить тебя. Постарайся понять, у него нет выбора. Но он знает, что я прав, рассказав тебе обо всем. Он никогда не признает этого вслух, он не может позволить себе этого. Его интересует лишь одно: кто сейчас на мушке, он или президент США.
– Я понял.
– Оставь меня, Василий, – с трудом выговорил умирающий. – Делай то, что ты должен делать… Я задыхаюсь… Найди Скофилда. Найди Матарезе. Их надо остановить. Корсиканское безумие не должно распространяться…
– Корсиканское безумие?.. Значит, Корсика…
– Да. Может быть, там ты найдешь ответ. Много-много лет назад… Я не знаю…
Глава 5
Коронарная недостаточность вынуждала Роберта Уинтропа пользоваться для передвижения инвалидным креслом, но нисколько не сказалась на ясности ума и жизненной активности. Всю свою жизнь он провел на государственной службе. Но больше всего его занимала собственная персона.
Посетители его дома в Джорджтауне очень скоро забывали о существовании инвалидного кресла. Всем запоминался лишь облик самого хозяина: худощавая фигура, благородные манеры, оживленный интерес во взгляде.
Оставаясь аристократом, он был очень энергичен, большое состояние позволило ему не касаться бизнеса и торговли, и он занимался адвокатской деятельностью. Теперь, глядя на пожилого одряхлевшего государственного деятеля, кое-кто вспоминал Ялту и Потсдам, когда, почтительно склонившись, непримиримый молодой человек разъяснял суть дела и выдвигал контрдоводы, стоя рядом с креслом Рузвельта или за плечом Трумена.
Очень многие в Вашингтоне, а также Лондоне и даже Москве полагали, что мир мог бы измениться к лучшему, будь Роберт Уинтроп государственным секретарем при Эйзенхауэре, но политические ветры подули в ином направлении, и выбор пал не на него. Зато позже с Уинтропом уже не могли не считаться; он был вовлечен в иную область государственной деятельности, захватившей его целиком. И на протяжении двадцати шести лет тихо и мирно занимался дипломатической работой в Государственном департаменте на должности старшего советника.
В самом начале этой своей деятельности он создал в рамках Госдепартамента отдел консульских операций (ОКО), организовав отборную команду специалистов. В течение шестнадцати лет из двадцати шести он оставался директором этой службы, а затем ушел в отставку. Полагали, что он устрашился того, во что со временем превратилось его собственное детище, но некоторые сочли, что его не устраивала лишь административная работа, не позволявшая самому принимать ответственные решения. Как бы там ни было, но последние десять лет со дня своей отставки он продолжал быть очень деятелен, и к нему постоянно обращались за советом и консультацией. Так было и сегодня.
В ОКО был уже новый директор – Дэниэл Конгдон, преуспевающий офицер разведслужбы, перемещенный в это спокойное кресло из ЦРУ. Он заменил команду Уинтропа новыми людьми и находил особое удовольствие в безжалостных акциях ОКО. Но он был человек новый, у него возникали трудности. Определенную сложность представлял для него сотрудник по фамилии Скофилд, и Конгдон не знал, как справиться с ним. Ему было ясно лишь одно: Скофилда надо убрать, удалить из Государственного департамента ради собственного блага. Действия Скофилда в Амстердаме не могли остаться безнаказанными, его сочли ненадежным, представляющим опасность сотрудником. Вместе с тем встал очень серьезный вопрос: насколько опасным окажется Скофилд, выйдя из-под контроля специальных служб при Госдепартаменте. Ведь этот человек знал о тихо плетущихся сетях деятельности ОКО более, чем кто-либо другой. А так как Скофилд появился в Вашингтоне и был привлечен к этой работе именно Робертом Уинтропом, Конгдон решил обратиться за советом к бывшему директору ОКО.
Уинтроп с готовностью согласился побеседовать на эту тему, но не у себя в кабинете и не в служебных помещениях отдела. За долгие годы работы в Госдепартаменте он уловил интересную особенность общения сотрудников: короткие загадочные фразы и реплики, звучавшие в служебных помещениях, превращались в свободные высказывания в приватной обстановке, и многое можно было узнать и понять лучше. Поэтому Уинтроп пригласил своего преемника на обед.
Трапеза закончилась – Конгдон не коснулся интересовавшего его вопроса. Уинтроп понимал, что, говоря на отвлеченные темы, его гость пристреливается.
– Не перебраться ли нам в библиотеку?
Уинтроп выкатился из столовой, приглашая последовать за ним. Среди полок с книгами в серьезной обстановке хозяин сразу перешел к делу:
– Итак, вы хотите поговорить о Брэндоне?
– Да, именно так, – подтвердил Конгдон.
– Каким образом мы выражаем благодарность этим людям за все, что они для нас сделали? За все, чего они лишились… Ведь эта сфера деятельности лишает их многого, за подобную работу платишь ужасную цену.
– Они не занимались бы этой работой, если бы не хотели этого, – вежливо возразил Конгдон. – Если, конечно, их не понуждали к этому. А побывать там и выжить – это уже другой вопрос.
– Что вы хотите этим сказать?
– У меня нет уверенности на его счет, мистер Уинтроп. Я хотел бы знать как можно больше об этом человеке. Кто он? Что он собой представляет? С чего он начинал?
– От Адама и до Потсдама?.. Это вас интересует?
