– Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.
Политик с холодными глазами изучал Варака.
– У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, – произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. – И потом, ты мне угрожал!
– Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?
– Садись, – разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: – Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть, произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?
– Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, – ответил чех. – В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.
– Ну так и что же? – холодно поинтересовался спикер.
– Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог… В качестве американского дядюшки, конечно…
– Можешь доказать, кто были эти люди? – резко перебил его стареющий спикер. – Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.
– Могу.
– Чем? Как?
– Они переписывались.
– Врешь! – грубо отрезал старик. – Перед смертью она сожгла все проклятые письма!
– Боюсь, сожгла все, кроме одного, – негромко возразил Варак. – Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой «И», да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.
Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.
– Тогда моя жена оставила меня, – произнес спикер еле слышно. – Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов – я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. – Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: – Матерь божья! Я хотел вернуть эту девушку!
– Уверен, вы говорите не о своей жене.
– Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть – даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, – написала она мне. – Но уже не на этой земле, мой дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!
– Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.
– Я бы все бросил…
– Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.
Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:
– Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?
– Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.
– Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?
– Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.
– И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.
– Но все же поняли, – уверенно сказал Варак. – Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.
– Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.
– И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.
– Да какого черта…
– Старики болтают.
– Пи-Уи Мангекавалло, – прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. – Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!
– Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.
– Прекрасный человек.
– Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подобным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и действительно за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.
– Его возраст дает ему право…
– А вы так ему доверяли, мистер спикер! – вставил Варак.
– Нет, на самом деле нет, – не согласился старый политик. – Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты – это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.
– Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж…
– О да, вернулся! Это было словно вчера… Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.
– Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва… Я поехал в Ирландию.
