Швейцарии. Если он согласится, вы тотчас же снова отправитесь туда.
Он не скрывал своей радости:
— Замечательно! Так я, наконец, хотя бы немного заработаю!
Я его тотчас же оставил, чтобы встретиться со Шмидтом, который уже выпил в качестве аперитива немало белого вина. Нельзя, чтобы он продолжал в таком темпе, это может быть опасно, тем более, в этот вечер! Я упрекнул его довольно грубо: — Внимание, старина; вы же сами знаете, что стоит вам выпить больше, чем надо, у вас развязывается язык. Так что, давайте без глупостей, мы на службе.
Я мимоходом отметил для себя магический результат этого слова, сильного, как удар хлыстом, его воздействие на сердце, на разум, на волю и внимание всех наших людей, на их физические и душевные силы, направленные к единственной цели. Мы завтракали скромно, как и подобает, учитывая среду. Что касается меня, то я стараюсь выглядеть так, как и положено человеку моего положения: маленьким коммивояжером в турне. Для того, чтобы не привлекать к себе внимания я говорю на моем диалекте Верхнего Рейна, очень похожем на базельский. В более шикарном ресторане, я вел бы себя с более важным видом, образно говоря, надувая щеки, и говорил бы на немецком языке в немецкой Швейцарии, на французском — во французской Швейцарии, лишь бы не привлекать к себе внимание и использовать ту мимикрию, которая, по моему мнению, является высшим законом для шпиона, в той же степени и по тем же причинам, что и в животном мире. Но если насекомое окончательно приспособлено по природе к своей обычной среде обитания, шпион должен благодаря постоянному обучению, стараться никогда не выделяться в разнообразных кругах, которые он посещает. По большому счету, все искусство шпиона концентрируется в этой максиме: быть незаметным; чтобы в обычном обществе никто не сказал о нем: «какой он шикарный!», а в обществе изысканном — «какой он заурядный!». На вокзалах Женевы, Лозанны и Берна, те же полицейские сотни раз видели, как я прохожу прямо перед их глазами, но они никогда не удостаивали меня взгляда, не испытывали ни малейшего желания хоть раз спросить меня, что я тут делаю. Я дошел до того, что разгадываю их, что знаю их. Я сомневаюсь, чтобы они хоть однажды подумали про себя, увидев меня: — Вот идет человек, который много путешествует.
В тот день после этого отступления от темы, я во время обеда со Шмидтом снова вернулся к моей основной теме — к плану, как наладить систему связи с агентами. Моя система очень маленьких групп («ячеек») и водонепроницаемых переборок обязывала меня поддерживать прямые связи с почти совсем моими сотрудниками. Я знал по опыту, в какой степени деформируются сведения, как искажается информация, каждый раз, когда она проходит через человеческий мозг. Чем больше «посредников» — тем больше искажений, потому я всегда старался получать сведения из первых рук. Но тут была определенная опасность, так как, будучи уверен в лояльности моих эльзасцев, я сомневался в платных агентах. И у самых лучших из агентов могут быть неожиданные слабости, они могут поддаться страстям Бахуса или Венеры — ведь мы просто люди, мы сами не знаем себя, как же мы можем знать в полной мере нашего ближнего? Отсюда этот принцип: мои агенты не должны знать мое имя и мой адрес.
— Давайте, — сказал я Шмидту, — я назначу вам постоянное место и время следующих встреч. Итак, моя следующая встреча с вами состоится в 10 часов 30 минут утра, у центрального почтамта в Базеле. Не приходите туда ни на пять минут раньше, ни на пять минут позже. Я приду точно в условленное время, вы его знаете, и если вы тоже придете точно, ни мне, ни вам, ни придется ждать, тогда мы не будем привлекать внимание. Что касается дня встречи, которого я сам еще не знаю, я вам сообщу его простой почтовой открыткой, всего с несколькими словами: «С наилучшими пожеланиями, Луиза» — (предупредите вашу жену!) это все; но вы обратите внимание на дату. Если я пишу: Цюрих, 24 сентября, это не будет значить, что я пишу эту открытку 24-го, а что я хочу встретиться с вами 24-го при условиях, которые мы уже оговорили. Поняли?
— Да, но если мне самому понадобится вас увидеть? — спросил Шмидт.
— Вот, это большой вопрос. Так как я постоянно в дороге, я не могу дать вам какой-то адрес. Нужно придумать что-то, чтобы вы могли меня предупредить. Есть ли у вас какая-то старая мебель, которую можно продать?
Он посмотрел на меня ошеломленно:
— Да, у меня действительно есть старая кухонная плита, которой я уже не пользуюсь.
— Чудесно! Тогда вы пойдете в газету «Националь Цайтунг» и дадите там объявление: «Продается плита, бывшая в употреблении, в хорошем состоянии», потом имя и адрес. На следующий день я увижу объявление и тут же отправлю вам открытку с датой, если не могу приехать сразу. Если же смогу, то ожидайте меня в тот же день.
Он рассмеялся: — Ага, тогда вам придется постоянно читать газеты!
— А что делать? Я не вижу ничего более точного и более быстрого. Таким образом, имейте в виду, как только немецкий горный корпус зашевелится, вы выставите на продажу вашу печь.
Эта система очень хорошо функционировала до самого конца войны. Каждое утро я читал объявления в базельской газете «Националь Цайтунг», в цюрихской «Ла Нувель Газет», в бернском «Бунде», а также в местных газетах Люцерна, Аарау, Бьенна и Солёра. Это была не легкая работа. Но где бы я ни был, даже во Франции, три главные газеты доходили до меня так же быстро, как письма. Я был абсолютно свободен во всех моих передвижениях; никто из моих агентов даже не подозревал, в каком городе я находился, а так как они знали только мой псевдоним, который для всех их был разным, я не рисковал ничем, за исключением возможной ловушки, специально приготовленной мне агентом в сотрудничестве с полицией. Однако Эмиль однажды доставил мне немало хлопот, о которых я расскажу позже.
Глава 14. Шпионка, сбросившая маску
Вечером 9-го, я очень поздно ужинал в Лозанне с Мюллером. Истории о знаменитом капитане Бернаре были основной темой разговора. Мюллер не забыл также о мадмуазели де Маковски: — Тебе действительно следовало бы передать ее мне, она, если верить твоему рассказу, из тех женщин, которые любят, когда их укрощают. Но, если только ты увлекся ею? Нет? Уверен? И я действительно тебя буду завтра сопровождать на вокзал; посмотрю, возможно, впрочем, что я знал ее под другим именем. Я легко знакомлюсь с женщинами. Достаточно их рассмешить, и они обезоружены. А ты их принимаешь чересчур всерьез.
Я провел ночь с 9-го на 10-е в отеле. И вот мы оба уже стояли на перроне вокзала, ожидая появления с востока поезда из Монтрё.
Наконец-то, высунувшаяся из окна купе 2-ого класса голова, обрамленная светлыми волосами, рука, выдающая ее волнение, рука, которая машет мне несколько раз. Я поднялся в вагон, в то время как Мюллер, стоя на перроне, напрасно пытался привлечь внимание красивой путешественницы; она смотрела, я мог уже твердо это сказать, только на меня. Она не больше ни сурова, ни мужиковата, любезная улыбка смягчила ее несколько волевые черты и заставила забыть о как бы незаконченном, немного вырубленном топором лице, что так типично для многих тевтонских физиономий, как если бы эта раса не утончилась со времен Лукаса Кранаха. На ней был очень легкий белый тонкий батист, подчеркивавший пышность ее форм; короткая юбка обнажила восхитительные ноги и совершенные лодыжки, и я должен сказать, что ее сильные, немного толстоватые ноги меня больше не шокировали, так как «феномен кристаллизации» уже произошел во мне за дни ее отсутствия. Я не смогу описать этой поездки, которая промчалась с быстротой молнии. Баронесса болтала с неиссякаемым воодушевлением; она обладала, когда расслабилась, кошачьей грацией и славянской прямотой, и я подумал, что она полька по натуре и пруссачка по воспитанию: вулкан под ледяной кирасой. Но, зная, какие тонкие актрисы эти славянки, я воздержался от того, чтобы принимать ее кокетство всерьез.
В Женеве мы гуляли вокруг озера, видели странную и помпезную могилу герцога Брунсвикского, дошли до цветущих садов Арианы. Мы позавтракали в «Короне». Затем мы бродили по городу; дошли до памятника Реформации и я воспользовался случаем, чтобы вовлечь ее в религиозный спор, который мне доказал, что хоть моя подруга и называет себя католичкой, она не знает религии, которую исповедует, а для чистокровной польки это довольно странно. Она почуяла ловушку, ухватилась за мою руку, используя всю свою нежность, чтобы отвлечь мое внимание. — Давайте возьмем машину, — сказала она, — и доедем до корабля. Я не мог и желать лучшего, и мы совершили на катере «турне по Маленькому озеру». Затем мы
