Образования бессознательного (1957-58)

выражение, которое еще придется нам несколько позже принять во внимание, -

аналитиком и, соответственно, его кастрации, оказалось выявлено и, соответственно, упомянутая выше разрядка напряжения достигнута, мужская фигура аналитика уподобилась фигуре благожелательной матери. Разве не доказывает это уподобление, что основную причину направленной против мужчины агрессии следует искать в первичном влечении к разрушению, объектом которого является мать?'.

Кляйновская перспектива приходится здесь, как всегда, кстати. 'Осознание одного влечет за собой право на свободное пользование другим, и освободительный эффект осознания желания фаллического обладания становится depianoпонятным, как понятным становится и переход от одной идентификации к другой — переход, возможный благодаря принципиальной двусмысленности -

здесь повторяется вновь недавно нами встреченное выражение — личности аналитика, которого больная воспринимает поначалу исключительно в мужском аспекте

Всё уже здесь. Направление лечения определяется интерпретацией, согласно которой, суть дела — в желании обладания фаллосом и, соответственно, в желании кастрировать аналитика. Но разбирая описываемые нам реалии детально, мы увидим другие вещи, нежели те, что передаются самим отчетом. Последуем их предложенному порядку представления.

Речь идет о здоровой пятидесятилетней женщине, матери двоих де-гей, по профессии имеющей отношение к медицине. Обращается она за помощью в связи с рядом довольно распространенных навязчивых идей — мыслью о том, что она заражена сифилисом и что брак ее детей, из которых один, старший, вопреки ее сопротивлению, уже женился, поэтому невозможен; мыслью о детоубийстве; мыслью об отравлении — тех самых идей, одним словом, которые в неврозах навязчивых состояний у женщин, как правило, и встречаются.

Но прежде чем нам их все перечислить, автор сосредоточивает свое внимание преимущественно на одержимости религиозной. Как и во всех случаях одержимости религиозной темой, субъекту приходят в голову всякого рода кощунственные, скатологические фразы, разительно ее убеждениям противоречащие. Одним из элементов в отношении больной к религиозным предметам, которые автор особенно выделяет, является присутствие в облатке Тела Христова. На месте облатки фантазия больной — по исповеданию католички — рисует ей детородные органы мужчины, причем галлюцинаторных явлений при этом, как уточняет автор, не возникает. Несколькими строками ниже он сообщает нам относительно формирования религиозных представлений больной важную деталь — религиозное воспитание она всецело получила от матери, и воспитание это всегда носило характер насильственный и принудительный. Конфликт с матерью мог найти выражение и в духовном плане, уверяет нас автор. Мы не станем ему возражать — это действительно факт очень значимый.

Прежде чем мы перейдем к способу, которым автор свои данные интерпретирует, я хотел бы задержать ваше внимание на описанном сейчас симптоме, сама природа которого побуждает нас сделать несколько замечаний. Детородные органы, читаем мы, рисуются ее фантазией на месте облатки, прямо перед ней. Что это нам говорит? Я имею в виду — нам, аналитикам? Ведь это как раз тот случай, когда подобному наложению мы — если мы действительно аналитики — не можем не придать значения. Что называем мы вытеснением — а в особенности, возвращением вытесненного'. Что, как не тайное, ставшее, по слову Писания, явным, подобно выцветшему было пятну, проступающему со временем на поверхности?

Итак, перед нами случай, когда, желая отдать должное буквальному описанию событий — к чему положение аналитиков нас, собственно, и обязывает, — мы можем попытаться то, о чем идет речь, как-то артикулировать.

Женщина эта, получив религиозное воспитание, должна, по меньшей мере, как и все, кто христианскую религию исповедует, иметь какое-то представление о том, что представляет собой Христос. Христос — это Слово, Логос, о чем католические наставники нам без устали повторяют. То, что Он представляет собой воплощенное Слово, — в этом нет ни малейших сомнений, это ядро христианского Символа веры. Христос — это Слово в его целокупности. И вот мы видим, как появляется здесь, заменяя Его собой, то, что мы, неоднократно пытаясь данные аналитического опыта сформулировать, каждый раз вынуждены бываем признать в своем роде единственным, привилегированным означающим — означающим, знаменующим собою воздействие, которое оказывает на означаемое означающее как таковое. В симптоме этом происходит не что иное, как замена того, что связывает субъекта с воплощенным Словом, или с целокупностью Слова, тем привилегированным означающим, которое призвано знаменовать воздействие — рану, след, отпечаток — совокупности означающих на человеческого субъекта: воздействие, в результате которого находится у субъекта нечто такое, что настоянием означающего становиться значимым.

Итак, мы продолжаем чтение. Что же происходит дальше? А дальше пациентка рассказывает о сновидении, где она раздавила голову Христа ногой, добавляя при этом, что голова эта была, мол, 'похожа на вашу'. Затем, по ассоциации, она говорит следующее: 'Каждое утро я прохожу по дороге на работу мимо магазина похоронных принадлежностей, в витрине которого выставлено четыре фигуры Христа. Когдая гляжу на них, уменя такое чувство, что я иду по их членам. При этом я ошущаю острое удовольствие и тревогу'. Перед нами вновь идентификация Христа с Другим как местом речи. Субъект попирает ногой изображение Христа — не забывайте, что Христос материализован здесь определенным предметом, распятием, и не исключено поэтому, что в данном случае он весь, в целокупности своей, представляет собой не что иное, как фаллос. И это поистине поразительно, особенно если обратить внимание на дальнейшие приведенные в отчете детали.

Упреки, которые делает она аналитику в связи с затруднениями, которые его лечение в ее существование вносит, находят материальное воплощение в том, что она никак не может приобрести себе туфли. Аналитик не может не вспомнить здесь о фаллической символике туфель и, в частности, того каблука, что сослужил ей службу, нарупив на лицо Христа. Замечу, кстати, что фетишизм вообще практически у женщин не наблюдается, тем более, когда фетишем выступает туфля. А это значит, что если туфля приобретает в этот момент анализа фаллическое значение, за этим что-то стоит. Попробуем понять, что именно.

Чтобы это понять, далеко идти не надо. Аналитик, тем не менее, делает все возможное, чтобы внушить субъекту, что все дело в ее желании обладать фаллосом. В принципе это, честно говоря, может быть, и не худшее, что он мог бы сказать, если бы это не означало в его устах, что субъект питает желание стать мужчиной. Идея, против которой пациентка вновь и вновь восстает, до конца из последних сил заверяя, что желания быть мужчиной у нее никогда не было и в помине. Что ж, может быть, и на самом деле желание обладать фаллосом и желание быть мужчиной — это две разные вещи? Ведь аналитическая теория сама не сомневается в том, что положение дел может разрешиться способом вполне естественным, чему есть немало свидетельств.

Послушаем, что анализируемая по этому поводу замечает. 'Когда я хорошо одета, — говорит она, имея, очевидно, в виду свои туфли, — мужчины желаютменя, ияс неподдельной радостью говорю себе: этот тоже получит от ворот поворот'. Короче говоря, она возвращает аналитика на твердую, конструктивную почву: если в ее отношениях с мужчиной замешано отношение к фаллосу — в чем оно заключается?

Попытаемся теперь артикулировать это сами.

Здесь налицо несколько элементов, и прежде всего отношение к матери, которое характеризуется как нечто глубокое, существенное, с реальным субъектом теснейшим образом связанное. Автор рассказывает об отношениях матери пациентки с отцом, в которых выявилось несколько важных деталей — в частности, то, что отец несумел победить в жене привязанности к первому ее возлюбленному, привязанности, впрочем, чисто платонической. Если подобное обстоятельство оказалось в отчете, значит, оно было немаловажно.

Пациентка отзывается о матери во всех отношениях благоприятно, она считает ее умнее отца, восхищается ее энергией и т. д. Отношения ее с матерью автор описывает в следующих выражениях: 'Те редкие моменты, когдаматъ позволяла себе отдохнуть, наполняли ее несказанной радостью (…) Она всегда налагала, что любимицей была ее младшая сестра (…) Любому, кто вмешивался в ее отношения с матерью, она желала смерти, о чем свидетельствует обширный материал сновидений и воспоминаний детства, где проявляется желание смерти младшей сестры'