— Ведь меня никогда не звали Клеопатрой, я Гудрун, Гунна.
Я спросила, не хотела бы она выйти замуж, но она не могла даже найти достаточно сильные слова, чтобы выразить свое возмущение таким непристойным предложением, и только сказала: «Вот еще!» Зато, когда мы легли в постель и потушили свет, она поведала мне, как она представляет себе нормальную жизнь. Ее мечта — это квартирка из двух комнат — гостиной и спальни, с мебелью в стиле ренессанс, кухней и канализацией и три постоянных любовника: женатый торговец со средствами, приближающийся к серебряной свадьбе, моряк, который только иногда бывает на суше, и культурный молодой человек, обрученный с молодой девушкой.
Мы подробно обсудили эту идею, и нам захотелось спать. Мы замолчали, но, когда я уже подумала, что Клеопатра спит, она вдруг предложила:
— А мы не прочтем «Отче наш»?
— Читай за нас обеих.
Она прочла «Отче наш», мы пожелали друг другу спокойной ночи и заснули.
Глава восемнадцатая
Гражданин на задворках
Хотя современные писатели и утверждают, что детей качать вредно, все же я начала просматривать в газетах объявления о продаже колыбелек. Городской муниципалитет отклонил предложение коммунистов об устройстве яслей. Одна «мать семейства» написала в газете, что создавать на общественные средства подобные учреждения — значит содействовать распущенности, ибо настоящие ясли находятся в истинно христианских семьях, поддерживающих добрые обычаи. А почему ясли должны быть только для истинных христиан и людей с добрыми обычаями? Почему не должно быть яслей для детей истинных нехристиан с дурными обычаями, подобных мне?
Общество, в котором мы живем, принадлежит этим истинным христианам с добрыми обычаями, и его главная забота — воспитывать детей богатых и убивать детей бедняков, как сказал коммунист, знакомый девушки из булочной. Несколько поколений назад богачи были так сильны — хотя они тогда еще были вшивыми, — что добрая половина исландских детей погибла. Если бы простой народ не создал своих организаций, дети бедняков продолжали бы умирать. А если бы мы не укрепляли их, богатые боролись бы против бедных старыми средствами: во имя Иисуса Христа избивали бы их розгами и топили, как в прежние времена. Борьба против яслей для бедных матерей достаточно характеризует богачей; разница по сравнению со старыми временами только в том, что теперь богачи избавились от вшей.
Я спросила девушку в булочной:
— Что бы ты делала, будь у тебя ребенок?
Улыбка исчезла с ее лица, зрачки расширились, и она вопросительно посмотрела на своего друга- коммуниста.
— Расскажи ей, — кивнул он.
Какая-то женщина купила черного хлеба, девочка — пирожное, и булочная опустела.
— Пойдем, — сказала девушка и провела меня через заднюю дверь в крошечный чулан, который одновременно был складом и умывальной. Дверь оттуда вела во двор.
Небо было затянуто черными тучами. Лил проливной дождь, бушевал ветер. В луже у двери стояла детская коляска с поднятым верхом, покрытая мешковиной для защиты от дождя. Девушка подняла мешковину и, улыбаясь, заглянула в коляску.
Ребенок не спал, его большие глаза были открыты. Увидев мать, он заплакал, заворочался и изо всех сил потянул себя за палец.
— Солнышко мое! — сказала мать и, увлеченная сыном, на минутку забыла о работе и о черных дождевых тучах.
— Какие у него умные глаза! — сказала я. — Вот из кого получится настоящий гражданин Исландии.
— Если его здесь обнаружат, меня уволят.
А в булочной нетерпеливый покупатель стучал по прилавку.
Все теории мира и еще кое-что
Доктор Буи Аурланд вошел, улыбаясь, с мокрым от дождя лицом, снял пальто и сообщил, что у него хорошие новости.
Я ждала.
— Думаю, могу с уверенностью сказать, что мне наконец удалось выцарапать из альтинга несколько тысяч крон для вашего отца на постройку церкви.
— А-а…
Он удивленно посмотрел на меня.
— Как? Вы не бросаетесь мне на шею?
— Из-за чего?
— От радости.
— За это время я узнала, что Лютер был самым невоспитанным человеком в мире, и перестала верить в бога.
— Черт возьми! — Он вытер лицо и очки. — Но почему мы не можем верить в человека, даже если он иногда читал молитвы на плохом немецком языке вместо латыни и упоминал о детородном члене осла в какой-то неясной связи с папой? Он все же был достаточно крестьянином и поэтому мог даже в эпоху Возрождения серьезно относиться к христианству, когда вся Европа уже перестала им интересоваться. Благодаря этому он спас свое церковное предприятие. Кроме того, старик Лютер, как и многие немецкие крестьяне, был музыкант.
— Я не знала, что вы сторонник Лютера.
— Я и сам этого не знал, — рассмеялся он. — Я думал, что в области христианства мне ближе всего папа, который явно ни во что не верит. В альтинге я привык поддерживать доброго Иисуса Христа главным образом потому, что я согласен с Марксом, который видит в религии опиум для народа.
— Другими словами, вы материалист?
— Как давно я не слышал этого слова в таком смысле. В экономике мы применяем его несколько иначе. Но если вы искренне спросили о моем вероисповедании, я отвечу вам так же искренне: я считаю, что w равно mc2.
— Что это за чепуха?
— Это теория Эйнштейна. Он уверяет, что масса, помноженная на скорость света в квадрате, равна энергии. Но может быть, материализм считает, что материи, как таковой, вообще не существует?
— Я не знаю ни Эйнштейна, ни его теории, — ответила я. — Но скажите, почему вы все-таки стараетесь раздобыть денег на постройку церкви в северной долине, где и людей-то почти нет?
— Когда я узнал, что ваш отец верит в божественность лошадей, я обещал самому себе сделать для него все, что смогу. Дело в том, что однажды мне было видение, как случается со святыми: мне открылось, что, не считая рыб, лошади — единственные живые существа, имеющие душу. Это потому, что у них только один палец на ноге, а один палец — это совершенство. Лошадь обладает душой, подобно божеству, или картинам некоторых художников, или прекрасной вазе.
Как легко, почти рассеянно он говорил о самых невероятных вещах с учтивой улыбкой воспитанного
