ее мужа.
Женщина смеялась.
Она не была словоохотлива, часто слушала его рассеянно, не вникая в то, что он говорит, и выводил ее из рассеянности только собственный смех.
— Большое спасибо за кофе, — говорил обычно каменщик.
— На здоровье, — отвечала женщина.
Когда прошел примерно месяц с тех пор, как женщина стала носить ему кофе, она вдруг спросила:
— Как же так, ты давно стал мормоном, а до сих пор не обзавелся женой?
— С меня достаточно той, что у меня есть, — сказал Стенфорд и усмехнулся.
— Одна жена? И это все? По Библии, во всяком случае, этого недостаточно. Может, ты не настоящий мормон?
— Я знаю мормонов и получше меня, а у них нет ни одной жены. — И в качестве примера Стенфорд сослался на своего друга пастора Руноульвура.
— Роунки? — переспросила женщина и рассмеялась. — Думаешь, Роунки на что-нибудь способен? От самого завалящего лютеранина больше толку, чем от Роунки.
— Ты коснулась того, в чем ни один мужчина не может быть судьей другого. Так что я предпочитаю молчать, — ответил Стенфорд.
— Должно быть, что-то осталось в тебе от лютеранина, — съязвила женщина.
Как и прежде, перед самым восходом солнца появился лютеранин. Он пошел к груде кирпичей, но не обнаружил своей бутылки.
— Никогда я не питал к тебе доверия и, оказывается, не зря. Где моя водка?
— Тут приходила женщина, она нашла эту бутылку и разбила о камни.
— У-ух эти бабы, — прошипел лютеранин. — Они одинаковы, что днем, что ночью. Надо же, разыскать среди груды кирпичей и отнять у человека его единственное, хотя и сомнительное утешение!
— Она женщина видная и добрая, — заметил каменщик.
— Ну, если ты позволил ей обойтись так с моей водкой, пожелаю тебе от всего сердца узнать ее поближе. А я удаляюсь восвояси — опозоренный и без водки. Спокойной ночи!
— Как «спокойной ночи»? Сейчас самая пора вставать! Смешно как-то желать тебе спокойной ночи. Ну, так и быть, бог с тобой, хоть ты и сердишься на меня, — сказал каменщик. Он проводил гостя со двора.
— Честно говоря, мне кажется, тебе следовало бы жениться на этой женщине, — сказал Стенфорд, положив руку на плечо своего гостя.
— Пожалуй, я так и сделал бы, если б не боялся, что ее дочка захочет навязать мне младенца, — пожаловался лютеранин.
— Тем более, прими Евангелие и женись на обеих, мой друг.
— Женщины — моя погибель, — вытирая пот со лба, сказал лютеранин. — Эти злодейки превратили меня в игрушку и теперь измываются надо мной. Хотел было улизнуть, да не тут-то было — они вцепились в меня и кричат, что любят. Не найди я утешения в водочке, мне давно бы пришел конец.
Каменщик ответил:
— В том-то и вся разница между святыми Судного дня и вами, лютеранами. Пророк и Брайям Янг хотят дать женщине человеческое достоинство. Женщина — не табак и не водка. Она хочет быть хозяйкой в доме. Поэтому епископ Тьоудрекур женился не только на Анне в очках, но и на мадам Колорней и, наконец, на старухе Марии из Эмпухьядлюра.
Когда на следующей неделе женщина принесла кофе, замотанный в чулок, Стоуна П. Стенфорда не оказалось на месте. Он подался куда-то класть стены, а может, и плотничать где-то в городе. В мастерской он появлялся всего на час, чтобы обеспечить солнце работой на день, но всегда приходил в такую пору, когда и мормоны и иезуиты еще крепко спали. Но в один прекрасный день, ближе к осени, когда стрекотание цикад достигло своего апогея и лягушки в соленом пруду квакали вовсю, он вернулся совсем.
— А, это ты, изменник? — такими словами встретила его женщина, появившаяся у забора. — Ты просто-напросто бросил меня. Не ожидала от тебя этого! Заставить меня прождать — с кофе — целое лето! Я уж было начала подумывать, что ты тоже сбежал.
— Такой уж мы народ, каменщики! Исчезаем в самый неожиданный момент. Ничего не попишешь.
— Прежде чем ты исчезнешь опять, я решила пригласить тебя к себе. Мой дом на другом конце улицы, — сказала женщина задумчиво. — Я хочу, чтобы ты пришел и взглянул — у меня там все рушится.
На следующий вечер, прихватив у епископа детскую коляску, каменщик погрузил в нее двадцать четыре кирпича в подарок этой статной, сонно-мечтательной женщине.
Она жила в маленьком домике на, углу, в доме № 307. В некоторых местах камни вывалились из стен — должно быть, кирпич был неважный; двор тоже был в запустении, зато на веревке висели отличные кальсоны веселой расцветки. Стенфорд выгрузил кирпичи из детской коляски и аккуратно сложил их перед дверью.
Женщина появилась на пороге, в фартуке, раскрасневшаяся; она пекла пироги с ягодами к его приходу.
— Куда это ты собрался с детской коляской? — спросила женщина.
— Я привез кирпичи, — ответил Стоун П. Стенфорд.
Детская коляска принадлежала к тем бесчисленным вещам, которые вызывали ее смех, а может, и кирпичи тоже. Сейчас женщина не думала ни о чем печальном, наоборот, она закрыла глаза и залилась смехом, безбрежным и рокочущим, как океан, взлетая и опускаясь на его волнах, пока печаль вновь не выбросила ее на берег и она не открыла глаза.
Стенфорд чувствовал себя хорошо с этой женщиной. В комнате было прибрано, все двери закрыты. Портреты пророка и Брайяма, висящие на стене, — настоящие произведения искусства. Но больше всего изумился каменщик, увидев здесь тот предмет, который часто служил пастору Руноульвуру неопровержимым доказательством процветания общества в Юте, достигнутого благодаря правильности веры: посреди комнаты стояла швейная машина. Она покоилась на специальном столике, прямо в центре комнаты, казалось, что дом был построен вокруг нее.
— Никогда не думал найти эту машину в доме иезуита, — сказал Стенфорд.
— А мне казалось, что именно иезуиты изобрели эту машину, — ответила женщина.
— Подумать только, — бормотал Стенфорд, осторожно обходя машину со всех сторон, словно боялся задеть птичку или цветок в пустыне. — Разве после чуда Золотой скрижали не следует эта машина? Невольно вспоминаю, что, когда я прощался с епископом Тьоудрекуром в Копенгагене, где мы пили чудесную воду из источника, мое будущее, казалось, не сулило мне ничего хорошего; на душе было тяжело и смутно из-за того, что я ничего не мог послать своей хозяйке, кроме пачки иголок.
— Я знаю только одно, — сказала женщина, — самая высшая знать из церковников приезжает ко мне — одни на лошадях, другие в двуколках, со своими женами и дочками. Вот там, в шкафу, я могу показать тебе недошитые платья для господ из Прово. Все из настоящего шелка, по последней английской моде, некоторые с такими большими вырезами, каких ты, наверное, не видел с тех пор, когда был грудным младенцем.
Кофе женщина подала горячий и душистый, как принято в Исландии всегда отзываться о кофе, которым тебя потчуют. Каменщик неторопливо выпил две полные чашки, то и дело приглаживая ладонью волосы, которых, по существу, у него осталось не так уж много: то ли думал, что они растрепались, то ли хотел утереть стекавший на виски пот, вызванный необычайной силой, таившейся в кофе. Женщина в томной полудреме рассматривала его из темной глубины своих глаз, как бы из-под земли. Она была из тех, кто смолоду привык держать уголки губ плотно сомкнутыми, что не только сдерживает улыбку, но в буквальном смысле держит ее на запоре. И хотя непроизвольный смех часто размыкает губы, они тотчас смыкаются вновь и на лице не остается ни морщинки, ни гримасы. Она сонно смотрела перед собой мимо Стенфорда, время от времени нежным и певучим голосом вставляла какое-нибудь рассеянное замечание.
— Чем тебя угощают сестры епископа? — спросила опа.
