— Наш Спаситель — это наш Спаситель, слава богу! — провозгласил какой-то набожный мужчина, словно прося бога уберечь его от таких огромных овечьих отар.
— А разве Джозеф — это не Джозеф? — засмеялся мормон. — Хотя я и не шибко ученый, я твердо верю: Джозеф — это Джозеф, слава богу.
— Новый завет говорит в нашу пользу, — закричал мужчина, похожий речью своею на священника. — Тот, кто верит в Христа, тот не верит в Джозефа.
— Ты заблуждаешься, — возразил мормон. — Тот, кто верит в Спасителя, может верить и в Джозефа. Верующий в Новый завет верит и в Золотые скрижали. Но тот, кто называет Новый завет надувательством, состряпанным мошенниками, и домогается, где подлинная рукопись, тот, конечно, не верит в Джозефа. Такому человеку ничего не стоит сказать, что он ни во что не ставит ни Новый завет, ни Золотую скрижаль. Такой обычно говорит: сторонники Спасителя выдумали Новый завет, а приверженцы Джозефа — Золотую скрижаль. Такой человек, не смущаясь, может объявить, что и Спаситель и Джозеф — бесчестные люди. Дело в том, дорогие братья, что мы, мормоны, с теми, кто так рассуждает, не хотим иметь дело, такие люди и такие речи нам чужды.
— Если я тебя правильно расслышал, — вмешался благообразный крестьянин, — так ты тут говорил о своих овцах. Кажется, у тебя их десять тысяч. А не расскажешь ли нам, сколько у тебя жен?
— Ты внимательно читал Библию? Помнишь, сколько там в Библии имеют жен? Ну, например, такой мужчина, как Соломон? Он ведь был не хуже тебя. А разве Лютер не разрешил курфюрсту Гессенскому иметь не одну жену? А зачем отменили папство в Англии? Да только затем, чтобы король Генрих мог себе позволить иметь несколько жен сразу.
— Мы здесь исландцы, — послышался голос из толпы.
— Да, но у исландцев всегда было многоженство, — отозвался мормон.
У некоторых благопристойных мужчин перехватило дух.
Кто-то закричал: «Лжешь!» Нашлись и такие, которые требовали от мормона доказательств.
— Так было по крайней мере в мои времена, — ответил он. — Здесь мужчинам разрешалось заводить себе несколько сожительниц, вместо того чтобы скрепить с ними союз узами брака и дружбы, как это делаем мы. Мормоны не допустят, чтобы молодые девицы погибли в позоре и бесчестии, если они не желают выходить замуж за какого-нибудь прощелыгу, которого им навязывают. Многие разумные девушки предпочитают делить между собою одного достойного мужчину, вместо того чтобы ублажать какого-нибудь бездельника. Мы в долине Соленого озера не выставляем на людское посмешище ни проституток, ни старых дев, ни опозоренных матерей семейства, ни вдов. Когда я рос в Исландии, в стране было полным-полно таких женщин. Дети обретали отцов, девушек выдавали замуж в зависимости от того, чье имя и репутацию приходилось спасать в каждом отдельном случае. Я сам плод такого многоженства. Говорят, что я сын пастора. Чиновники, разъезжавшие по делам службы, спали, как правило, с кем хотели, — с замужними, незамужними. Мою мать сплавили на острова Вестманнаэйяр, и она зачахла там от людского презрения. Меня привезли домой, и я вырос в ее родной округе. Приемных детей, часто незаконнорожденных, не очень-то жаловали в Исландии. В Первый день лета меня всегда стригли и меняли мне одежду. Для этого брали мешок, служивший всю зиму подстилкой для собаки, выбивали из него пыль об угол дома, прорезали дырку посредине и натягивали на меня. В Исландии всегда было многоженство, и вот так оно оборачивалось для женщин и детей. Все же в мое время было не так страшно, как в те далекие времена, когда несчастных незаконных жен, если у них появлялись дети, бросали в озеро, здесь, в Тингведлире. У нас же в долине Соленого озера…
Но тут честные люди решили, что больше терпеть нельзя. Некоторые начали кричать, что они приехали в Тингведлир не для того, чтобы видеть, как оскверняется священная лава, и слушать, как поносят честных и порядочных людей. Кругом раздавался ропот, требовали заткнуть рот оратору. Кое-кто из порядочных хуторян бросился к нему, чтобы столкнуть с камня. Мормон кинул на них быстрый взгляд из-под очков и умолк, не закончив.
— Вы что, хотите меня избить? — спокойно осведомился он.
— Если посмеешь еще раз открыть свой бесстыжий рот и будешь продолжать осквернять священное место, поплатишься за это, — крикнул господин, обутый в сапоги, подойдя вплотную к камню.
— Что же, я кончаю, — заявил мормон. — Предпочитаю умолкнуть. Бог все равно победит, даже если мормоны не станут ввязываться в драку. Прощайте, я ухожу…
Кто-то закричал:
— Постыдился бы произносить имя господне!
Мормон стал осторожно спускаться с камня. Несколько бравых молодцов подхватили его, но, конечно, не для того, чтобы помочь сойти, а чтобы поглумиться над ним. Они зажали его между собой, чтобы всякий, кому не лень, мог его ударить. Почтенный хуторянин в сапогах плюнул в него, а другой храбрец залепил ему пощечину.
В стороне стоял человек, вовсе не из важных, какой-то неприметный и невзрачный. В руке он держал кнут.
— Вот здорово, кнут есть! Эй ты, пугало! Дай-ка парням свой кнут, — крикнул толстяк с позолоченным шнурком и острой бородкой.
— Вам от кнута пользы будет немного, хе-хе-хе…. Он не простой. Он послушен только в моих руках, — отозвался Стейнар из Лида и рассмеялся обычным своим фальцетом.
Не получив кнута, люди отказались от мысли проучить мормона. Его отпустили — пусть убирается ко всем чертям. Мормон заковылял к озеру, согнувшись и загребая ногами. Многие, следуя старому исландскому обычаю, улюлюкали ему вслед, одни кричали «Америка», другие — «Соленая лужа», были и такие, которые осыпали его ругательствами. Но мормон не обернулся и не ускорил шага. Возбуждение довольно быстро улеглось, и толпа стала расходиться. Только крестьянин из Лида продолжал сидеть на камне со своим кнутом.
Он был одним из непрошеных гостей в Тингведлире. Никого не представлял — ни свою собственную особу, ни свою лошадь, может быть, в какой-то мере он представлял свой кнут. Следовательно, никто его не ждал здесь, никто не приготовил для него ночлега на этом большом национальном торжестве. Он был вынужден довольствоваться мхом, произрастающим на священных камнях. Не позаботился никто и об его угощении, к его услугам был только свежий воздух, которым дышали тролли в этих местах. Так как лошадь его с самого начала вечера находилась на попечении конюхов, при нем сейчас оставался только один кнут. Оказавшись здесь, в Огненном ущелье, и не зная, куда податься, крестьянин стал приглядываться, где мох потолще, чтобы не так чувствовался холод камней.
И когда все нападавшие на мормона разошлись, а крестьянин из Лида все бродил, погруженный в свои мысли, вдруг откуда ни возьмись вновь появился перед ним этот оратор. Он, оказывается, только пережидал за горами, пока остынет боевой дух преследователей. Мормон тщательно осматривался вокруг в сумерках позднего летнего вечера, будто потерял что-то. Проходя мимо Стейнара, он даже и не подумал приветствовать его.
— Добрый вечер, хороший человек! — окликнул его Стейнар.
— Уж не для меня ли ты приготовил кнут? — спросил мормон.
— Нет, что ты, не в моих привычках бить людей, — ответил крестьянин. — Я присматриваю местечко, где бы мне переночевать.
— А не видел ты мою шляпу?
— Нет. Мне казалось, у тебя ничего не было на голове, когда ты держал речь.
— Я положил ее в расселину, перед тем как начать говорить. Я всегда перед выступлением прячу шляпу — никогда не знаешь, что они сделают с твоей шляпой.
Стейнар из Лида любезно предложил свои услуги, и они оба стали разыскивать шляпу. Они искали ее в лаве, поросшей мхом, у подножия горы. Наступила полная темнота. Вдруг Стейнар заметил какой-то предмет, лежащий среди камней: это была шляпа, завернутая в прозрачную непромокаемую бумагу.
— Не твоя ли это?
— Большое спасибо, что нашел ее. Ты, кажется, везучий человек. Шляпа да смена нижнего белья — это все, что у меня осталось после того, как отобрали книги. Если я ее потеряю, то кто же я тогда без шляпы?
— А зачем ты завернул ее в бумагу?
