Ты кто?
Салка Валка объяснила, кто она.
— Ничего не знаю, — сказал старик. Девочка легко представила себе, как по ночам старик превращается в тролля.
— Твоя мать ничего не заработала, сомневаюсь, имеет ли она счет в нашей лавке.
Девочка стояла на своем, но старик и слушать не хотел ни о ее делах, ни о делах ее матери. Он ничего не знает. Пусть она справится у бухгалтера, открыт ли счет в лавке на ее имя или на имя матери. А теперь ей лучше всего оставить эти глупости, пойти домой и не мешать человеку работать.
Вот каким образом девочка неожиданно очутилась в таинственном царстве гроссбухов, в которые в этом поселке заносились человеческие судьбы вместе с их доходами и расходами. Салка Валка была не из той породы людей, что отступают перед препятствиями. Раз Ирод сказал нет, она направила свои стопы к Пилату.
Пилат, встретивший Салку недружелюбным взглядом из-под очков, был старый, высохший счетовод со злым, визгливым голосом; он почти с головой утонул в книгах, похожих издали на Ветхий и Новый завет.
— Тебе что нужно?
Девочка объяснила, что привело ее сюда. Счетовод посмотрел на нее из-под очков. Уголки его рта были опущены, точно он собирался заплакать.
— Сигурлина Йоунсдоттир не имеет у нас ничего на счету, — ответил он холодно, дребезжащим голосом и снова нырнул в свои фолианты. — Вот здесь все расписано: кредит — ее дочь Сальвор Вальгердур работает на очистке рыбы… дней столько-то… Дальше тут записано: дебет — клеенчатый фартук для девочки, для себя — платье, чертовски дорогое, ночная сорочка, чулки, ботинки, кружева и прочее и прочее. Сигурлина Йоунсдоттир осталась нам еще должна около пятидесяти крон. А ну, отправляйся и закрой за собой дверь.
Едва за девочкой захлопнулась дверь лавки, она расплакалась тут же па крыльце. Представьте себе девочку-подростка в обтрепанной куртке, подпоясанной шнурком, горько плачущую на ступеньках крыльца, здесь, в маленьком городишке у моря, в сгущающихся сумерках вечера. И не так уж громко она плакала, в ее плаче не чувствовалось отчаяния. Но сколько было в нем горечи из-за несовершенства мира, равнодушного к ее желаниям, к ее маленькой особе! Неужели богу доставляет удовольствие видеть ее в этих вот лохмотьях? Как может это нравиться Иисусу, который сам всегда так красиво одет на картинках в библии. Обида, как раковая клешня, глубоко засела в душе. Девочка не знала, что ей делать: перебить ли окна в этой проклятой лавке или пойти домой и разорвать в клочки новое платье матери. А может быть, лучше всего забросать камнями все окошки в церкви, чтобы показать богу, что она все равно не сдастся? Она брела по площади, не разбирая дороги, полностью отдавшись чувствам, клокотавшим в ее душе. Позади нее послышались шаги, ее обогнал какой-то мужчина. Наверно, он не обратил бы на нее внимания, если бы не услышал приглушенных рыданий у себя за спиной. Мужчина остановился и обернулся.
— Чего плачешь, малышка? — спросил он.
Девочка не собиралась отвечать. Она больше не верила, что бог или люди могут помочь человеку, оказавшемуся в беде. Но мужчина подошел к ней, погладил по щеке и сочувственно спросил:
— Что случилось, бедняжка?
— Они не хотят платить мне денег, — пробормотала девочка сквозь слезы, не поднимая глаз.
— Что, — удивился мужчина, — денег? Кто не хочет платить тебе денег?
— Да в лавке… Я три недели чистила рыбу… у меня нет платья к пасхе.
— Чья же ты, девочка? — осведомился мужчина.
Салка Валка назвала имя Сигурлины из Марарбуда.
— Но она мне больше не мать. Это из-за нее у меня нет платья. На мои деньги она купила себе дорогое платье с розами, чтобы понравиться этому рябому уроду. А надо мной смеются все ребята, дразнят, кричат, что моя мать шлюха, и швыряют в меня грязью. И я не умею читать, ничего не умею!
— Бедняжка, — посочувствовал мужчина.
Это был пожилой человек в макинтоше, должно быть, богатый, с большими усами и в котелке. Девочка решила, что он не из здешних, а какой-нибудь проезжий с Юга, остановившийся здесь, в Осейри.
— Сейчас постараемся все уладить, — сказал он. — Ну, пошли со мной, малышка. Мы что-нибудь придумаем.
Оказалось, что мужчина живет здесь, в рыбацком поселке, и ни больше ни меньше как в доме самого Йохана Богесена. Оставив Салку Валку на кухне и велев ей подождать, он скрылся за дверью. Но тут одна из служанок узнала девочку и тотчас принялась расспрашивать, правду ли говорят люди, будто ее мать помолвлена. Конечно, сказала она, это в порядке вещей, что люди обручаются, если подвернется такая возможность. Она-то сама вовсе об этом не помышляет. Всем известно, у нее женихов хоть отбавляй и, конечно, она могла бы обручиться с любым из них.
— Но боже мой, несчастная, как ты выглядишь! — воскликнула она. — И что это хозяину вздумалось притащить тебя в дом?
Тут неожиданно в кухне появилась сама хозяйка дома. Одетая в зеленое нарядное платье, статная и красивая, она походила на даму в карточной колоде. Она осмотрелась вокруг, сияющая и счастливая. Никогда прежде Салке Валке не доводилось видеть человека, излучавшего столько, счастья. На руке у хозяйки висели разноцветные одежки. Когда она заговорила, девочка даже не поняла, о чем речь, ей казалось, будто сама радость заговорила с ней, так приятно было смотреть на подвижное лицо молодой женщины, а ее взгляд, ее слова будто излучали аромат цветов. Хозяйка пожаловалась, что от девочки неприятно пахнет, и приказала служанке тотчас же бросить в огонь ее юбку и куртку. Когда с Салки стянули верхнюю одежду и она осталась в одном белье, оказавшемся безобразно грязным, мадам не удержалась и вслух взмолилась:
— Не осуди меня, господи, не могу я видеть одежду моей дочери на этой куче грязи и вшей!
Мадам попросила Стину сходить наверх и посмотреть, нет ли в комоде старого белья. Другой служанке она приказала сорвать с девочки тряпье и бросить его в огонь. Но тут Салка заплакала, закрыв лицо руками. Она боялась, что кто-нибудь увидит ее голой.
— Тогда отведите ее в ванну, — распорядилась хозяйка.
С Салкой Валкой поступили так, как поступают с паршивой овцой: плачущую, в одном белье, ее потащили через весь дом, потом вверх по лестнице, такой красивой и белой, что в памяти девочки она на долгое время осталась как бы высеченной из огромного куска белого сахара. Неожиданно появился сын купца, веселый и сияющий, как хорошо начищенный кофейник. Увидев их, он принялся ругаться и уже собирался пустить в ход кулаки, но служанка успела ввести девочку в ванну и заперла дверь. Домой Салка Валка пришла вечером, вымытая и причесанная, накормленная и счастливая, одетая в светло-голубое платье, с множеством строчек и оборок спереди и сзади, в новых башмаках прямо из лавки и с двумя кронами наличных денег в придачу. Деньги ей вручил сам Йохан Богесен в виде премии за то, что она существует на свете.
Сигурлина не осмеливалась взглянуть на свою дочь. Она ушла на благочестивое собрание, даже не попрощавшись. Стейнтор явился домой пьяный, но вид девочки тотчас отрезвил его.
— Да, это все Йохан Богесен, добрая душа, дай бог ему здоровья, — сказала старая Стейнун со слезами на глазах.
Глава 11
Через поселок протекал небольшой ручеек, который брал начало в горах. Ручей не замерзал зимой, не высыхал летом. Через него был переброшен мостик. По другую сторону ручья, ближе к фьорду, находился принадлежащий доктору выгон, обнесенный каменной изгородью. В апреле, когда наступали теплые дни, здесь собирались дети и затевали игры — в это время они были свободны от чистки рыбы. По воскресеньям Салка Валка часто приходила сюда на мостик посмотреть на играющих ребят. Никто не приглашал ее
