танцевать на поминках человека, у которого была всего одна нога! Это напоминает мне норвежскую танцевальную песенку. Она начинается так:
И он начал хохотать, как пьяный, хотя вряд ли можно было придумать менее остроумную шутку.
— Арнальдур, прекрати, пожалуйста, — сказала Салка Валка раздраженно. — Не потому ты смеешься, что находишь все очень смешным. — Она поднялась с места. — Ну, до свиданья, — сказала она. — Пойду прогуляться вдоль берега.
— Пойдем вместе, — предложил он.
— Не знаю. Ну, если ты хочешь. Я могу пройтись и одна. Не так часто я предлагаю парням прогуляться со мной.
— Пойдем вместе, Салка Валка, — сказал он. — Я только прихвачу плащ.
— Послушай, — заколебалась Салка, когда они подошли к двери. — Может быть, неправильно, что я предложила тебе пройтись со мной. Одна женщина говорила мне, что девушка никогда не должна сама приглашать парня.
— Ты меня вовсе не приглашала.
— Но я первая заговорила об этом, — сказала Салка Валка и покраснела. — Хотя я не вижу большой разницы, кто предложит первый — девушка или парень. Это же естественно…
Он подтолкнул ее к двери.
Мир был прекрасен, чудесен! Вечерний закат и утренняя заря соединились на земле и в море. Салка Валка и Арнальдур шли вдоль берега по направлению к горе Акслар, отвесно спускавшейся к устью фьорда. Наверху меж каменных валунов проглядывали полоски зелени. Здесь находят себе пастбище овцы с ягнятами, а внизу, у подножья, тихо плещется вода, подобно спокойному дыханию спящего. Они шли по тропинке, протоптанной лошадьми и коровами, вдоль узкой полоски земли у фьорда. Берег был полон жизни, его оглашал разноголосый гомон птиц. Птицы хлопотливо щебетали, занятые устройством своей жизни, или парили с мечтательным видом над уснувшей землей в тишине светлой ночи. На первый взгляд казалось, что в этой птичьей жизни господствует удивительное единодушие, несмотря на бесчисленное разнообразие голосов. Хотя наверняка и у птиц есть свои законы, по едва ли их так много, как у нас. Юноша и девушка уселись на поросшем травой холмике. Сочная молодая трава пробивалась средь белых камней и увядших водорослей. Точно когда-то по стране, бушуя, промчался пожар и теперь каждый лист водорослей сообщал почве жизненную силу.
Они сидели на траве друг против друга, и мягкое темное отражение гор в воде фьорда напоминало ей его глаза и волосы. Но она не решалась сказать ему об этом. Стая гаг промчалась к маленькому заливчику. Самец подал клич гагам и полетел, указывая им путь к морю. «О-о-о! О-о-о!» — звал протяжно самец и вел их за собой, возглавляя образовавшийся треугольник. «В
Он рассматривал профиль девушки, устремившей взгляд к морю. Если кому-нибудь вздумалось бы описать ее наружность при помощи таких слов, как «очарование», «красота», то эти слова должны были бы принять иное, не обычное их значение. Она не была красавицей в обычном представлении, но в простых, сильных чертах ее лица как бы таилась вся сила соли в море с тех пор, как его волны бьются о берег. В ее глазах и форме рта открывалось нечто языческое, естественное и простое. Такая простота даже в стране, первоначально задуманной только для тюленей и холодных большекрылых морских чаек, казалась разительной. Ее смех не уходил в неведомые глубины звуков, как, например, музыка, но был неотделимой частью ее тела, совершенно неотделимой; он неожиданно возникал и так же неожиданно обрывался. Юноша видел ее большие сильные руки и колени, выступающие из-под платья. Он вдруг заметил узкую полоску тела выше чулка, удивительно белое у нее тело в сравнении с ее загрубевшими, в ссадинах руками и обветренным лицом. Одной рукой она обхватила колени, в другой держала соломинку, жевала ее и смотрела на море. Ее грудь вздымалась и опускалась плавно и спокойно, как тихий всплеск волн. Весь ландшафт был как бы воплощен в ее существе, дыхание ветра соединялось с ее дыханием. Он лог на траву у ее колен и кончиками пальцев стал поглаживать ее руку. Она не отдернула руки, но спустя некоторое время указала рукой, державшей соломинку, на море и что-то сказала. Он ответил, не понимая, о чем идет речь. Больше они не говорили. Она еще долго сидела неподвижно, жуя соломинку и глядя на море, как будто ее мысли были далеко-далеко, а он гладил и гладил ее руку. «О-о-о», — кричал самец.
— Давай пройдемся немного, — наконец сказала она. Они встали и пошли.
У горного ручейка стояла кобыла с жеребенком и лежало несколько старых меринов, и каждый считал себя отцом жеребенка. Жеребенок, длинноногий и гибкий, прижался к матери и от страха начал сосать ее. Мерины подняли головы и прищурили глаза. Один из них при виде юноши и девушки прикинулся спящим. А лежавшие поближе к ручью вскочили на ноги и принялись отфыркиваться.
— Подожди минуточку, — сказала Салка Валка и пошла к жеребенку. Ее волновало все только что появившееся на свет. Жеребенок спрятался за спину матери. Салке Валке пришлось несколько раз обежать вокруг лошади, пока не поймала его. Она начала баловаться с ним.
— Милый жеребенок! — сказала она, когда он все-таки вырвался от нее. — Тебе нравятся жеребята, Али?
— Нет, — ответил он. — Я больше люблю старых лошадей.
— Занятно, — сказала она. Но занятнее всего было то, что она запоминала все его ответы и затем долго размышляла над ними.
Они дошли до склона горы.
Идя по извилистой дороге среди ложбин, уступов, откосов, усыпанных валунами и галькой, где стоит только ступить ногой, как маленькие камешки с грохотом, танцуя, летят с горы вниз, они взобрались на крутой пригорок. Она шла впереди. Оба они разгорячились от ходьбы. В ложбине проснулась овца с маленькими ягнятами, В испуге отбежав на несколько шагов, она повернулась, чтобы рассмотреть грозившую им опасность. Через секунду она уже скрылась за ближайшим холмом вместе со своими детенышами. Спокойная вода внизу продолжала оглашаться птичьим безмятежным «о-о-о». В воздухе как бы царил большой праздник.
Они уселись в зеленой ложбинке, поросшей вереском и тмином. Они сидели рядом, близко друг к другу, разгоряченные, раскрасневшиеся, с блестящими глазами, опьяненные весенним горным воздухом. Он взял ее влажную шершавую руку в свои, положил голову ей на колени, поднял глаза и стал наблюдать за выражением ее лица, полублизкого, полудалекого, гордого и смиренного и немного задумчивого. Салка не пыталась ни освободить свою руку, ни столкнуть его голову с колен, она опять нашла соломинку и стала жевать ее. Он прижал ее руку к своей груди. Не было сказано ни одного слова. Они боялись шелохнуться, боялись нарушить очарование тихой музыки жизни. Овца, давно наблюдавшая за ними из-за овражка, величаво удалилась со своими ягнятами, притопывая копытцами при каждом шаге, будто выражая свое возмущение. «В
— Пройдемся еще немножко, — сказала девушка, нежно пощекотав соломинкой его щеку. — Раз уж мы зашли так далеко, то давай доберемся до Дюрадаля за Хёгаксельном; там сейчас высокая сочная трава.
И они опять пошли рядом, а там, где дорожка была узкая, он положил ей руку на плечо.
— Мне казалось, что я спал, — сказал он.
— Мне тоже так показалось, — сказала она. — Ты долго лежал с закрытыми глазами.
