сообразить, что они не позволят мне уйти.
— Но что они станут с вами делать? Не могут же они держать вас здесь до скончания веков? Они говорили мне, что не хотят причинять людям никакою вреда, что я сам стану их послом и что...
— Никакого вреда! — воскликнул он, перебивая меня. Его голос стал явно пренебрежительным:
— И вы в это верите! «Посол», говорите? Да человечество впервые узнает о них только тогда, когда они будут кишмя кишеть среди нас!
И внезапно я понял, что он прав, а я был большим болваном.
— У меня были определенные подозрения, — ответил я. — Но если они все это время лгали мне... что же тогда им от меня нужно?
Репортер покачал головой и вздрогнул:
— От вас? Не знаю. Но я точно знаю, чего они хотят от меня, — при этих словах его лицо, покрытое потеками засохшей крови, побледнело. — Сомневаюсь, что когда-нибудь выйду отсюда живым.
— Убийство? — удивился я. — Вы полагаете, они пойдут на это?
— Вы ведь совершенно их не знаете, верно, Джон? Они пойдут на все, на что сочтут нужным пойти. Все они — во всем разнообразии видов — стремятся к одному, и только одному. К одной цели, и как только они ее достигнут, следующим их шагом будет уничтожение человечества и самой вселенной!
В моей голове роилось множество вопросов, которые я хотел задать Белтону:
— Во всем разнообразии их видов? — переспросил я. — Что вы хотите сказать?
— Ну, существуют такие, которые проводят свою жизнь на суше, которые никогда полностью не примут истинную форму
Некоторое время я ничего не говорил, вспоминал то, что рассказывал мне Семпл о слепых
— А что это за тип, о котором вы сказали?
— Долгая история, — отмахнулся репортер. — Но, поскольку, похоже, вам предстоит стать моим единственным слушателем... — он пожал плечами. — Все началось с Хаггопиана.
— С Хаггопиана? — переспросил я, наморщив лоб. — А, Хаггопиан! Но он же исчез, по меньшей мере, пять или шесть лет назад. Если какой-то человек и был когда-нибудь моим кумиром, то это Хаггопиан. По- моему, в его исчезновении были какие-то странности...
— Какие-то странности? — Белтон снова издал истерический смешок, с большим трудом, как показалось мне, держа себя в руках. — Я был с ним до самого конца.
— Когда он умер?
— Да... И нет, — странным образом ответил репортер, потом снова вздрогнул и поплотнее запахнул пальто. — Я был с ним, — повторил он, умоляюще глядя на решетку. — Я расскажу вам о Хаггопиане.
Глава 6
Хаггопиан
Я никогда этого не забуду, — начал Белтон. — Ричард Хаггопиан, пожалуй, величайший в мире авторитет в области ихтиологии и океанографии, не говоря уж о множестве смежных наук и предметов, наконец согласился на интервью. Я ликовал. До меня по меньшей мере дюжина журналистов из разных частей света проделали напрасное путешествие в Клетнос на Эгейском море, чтобы разыскать Хаггопиана Армянского, но только мою просьбу он удовлетворил.
Почему Хаггопиан вызывал такой интерес у самых знаменитых журналистов мира? Любой человек с такими научными и литературными талантами, как у него, да еще с молодой красавицей женой и собственным островом непременно вызовет подобный интерес. К тому же он сам славы не искал. И, разумеется, он был миллионером.
Восемь дней я ждал возвращения армянина на Хаггопиану — его крошечный островок в двух милях к востоку от Клетноса, расположенный где-то между Афинами и Ираклионом. Как раз тогда, когда, казалось, мои строго ограниченные средства должны истощиться, огромный серебристый катер Хаггопиана на подводных крыльях — «Морской еж», оставляя на немыслимой синеве моря белый шрам, подлетел к своей пристани.
С плоской белой крыши моего отеля в Клетносе я смотрел, как катер огибает остров, пока он не исчез за клином белых скал Хаггопианы. Через два часа от армянина на новенькой моторной лодке приехал человек с новостями о нашей встрече. Я должен был отправиться к Хаггопиану в три часа дня. За мной должна была прийти лодка.
В три я приготовился, надел легкие серые шорты и белую футболку — вполне изысканное одеяние для солнечного дня на Эгейском море — и стал ждать лодку. По пути на Хаггопиану я с носа лодки смотрел в кристально прозрачную воду, наблюдая за скользящими в ней темными морскими окунями и группками черных морских ежей, перебирая в уме все, что мне было известно о неуловимом владельце острова, на который я ехал.
Ричард Хемерал Ангелос Хаггопиан родился в 1919 году от неузаконенного союза между его бедной, но красивой матерью, полукровкой-полинезийкой, и миллионером-отцом, полуармянином-полукиприотом, автором трех самых захватывающих книг, которых мне когда-либо доводилось читать, книг для дилетантов, рассказывающих легким и простым языком о мировых океанах и их многообразных обитателях. Он стал первооткрывателем впадины Таумоту, ранее неизвестной низменности на дне южной части Тихого океана, глубина которой достигала семи тысяч фатомов, покровительствовал крупнейшим мировым аквариумам- музеям и так далее.
Хаггопиан неоднократно был женат — трижды, и все три раза после тридцати. В том, что касалось жен, ему, очевидно, очень не везло. Его первая жена, англичанка, погибла в море через девять лет супружеской жизни, загадочным образом упав за борт яхты мужа в спокойных водах кишащего акулами Барьерного рифа в 1958 году; вторая, гречанка с Кипра, умерла в 1964 от какой-то изнурительной экзотической болезни и была похоронена в море, а третья — некая Клеантес Леонидес, знаменитая афинская модель, вышедшая за него замуж в день своего восемнадцатилетия, стала затворницей, поскольку уже больше двух лет никто не видел ее на людях.
Клеантес Леонидес... Да! В предвкушении встречи я в поисках ее фотографий перерыл десятки старых модных журналов. Это было несколько дней назад в Афинах, и теперь я вспомнил ее лицо таким, каким увидел его на этих изображениях: молодое, естественное и прекрасное, в классических греческих традициях. И снова, несмотря на ходившие слухи, будто она больше не живет со своим мужем, я обнаружил, что с нетерпением жду нашей встречи.
За считанные минуты плоская белая скала острова на тридцать футов поднялась из моря, и мой штурман бросил свое проворное суденышко на правый борт, ловко пройдя между двумя зазубренными окончаниями покрытой налетом соли скалы, стоящей примерно в двадцати ярдах от самой северной оконечности острова. Когда мы обогнули ее, я увидел, что восточная сторона острова представляет собой белый песчаный пляж с пирсом, у которого стоял на якоре «Морской еж». Поодаль от пляжа, в рощице гранатовых, миндальных, рожковых и оливковых деревьев, затаилось огромное бунгало с плоской крышей.
На пирсе меня ждал тот, ради кого я сюда приехал. На нем были серые фланелевые брюки и белая рубашка с длинными рукавами. Талию охватывал широкий кушак из алого шелка. Так значит, это и был великий человек — высокий, неуклюжий на вид, лысый, очень умный и очень, очень богатый.
Я видел его фотографии, совсем немного, и часто удивлялся тому странному блеску, которое придавали его чертам эти изображения. Я всегда считал качество снимков всего лишь результатом плохой съемки. Его редкие появления на публике всегда были очень краткими и без предварительных объявлений, так что обычно к тому времени, когда камеры начинали жужжать или щелкать, он уже уходил.
Теперь я понял, что плохо думал о фотографах. Кожа миллионера действительно отливала каким-то странным блеском, и, должно быть, с его глазами тоже что-то было не так. На его щеках поблескивали маленькие слезинки, катившиеся из-под черных очков. В правой руке он держал шелковый платок, которым время от времени промокал предательскую сырость.
— Как поживаете, мистер Белтон? — его голос оказался низким и хриплым, с сильным акцентом, и совершенно не вязался с его вежливым вопросом и манерой выражаться. — Прошу прощения, что вам
