и пыль.
«Я... я сгорю! — прошептал он и глаза его на миг расширились от ужаса и ярко заблестели, но тут же погасли, и в них появилось выражение покорности и смирения. — Все... все кончено!»
Я попытался взять его за руку, но он оттолкнул меня и снова пробормотал:
"Все кончено. После стольких столетий...”
“Но это и так было ясно, — ответил я, — вы же понимаете... ваши раны...” — Мне хотелось как-то успокоить его, облегчить его муки." — “Вы так страдали от боли, что практически перешли за черту. Вы ее больше не ощущаете. В конце концов, может это, и к лучшему”.
При этих словах он обратил на меня свой взгляд, и в этом взгляде я прочел величайшее презрение.
«Мои раны? Моя боль? — повторил он за мной. — Ха-ха!” — Его короткий смешок был полон горечи и пренебрежения. — “Когда на мне был шлем дракона и копье, лопавшее в забрало, проломив мне переносицу, прошло насквозь через голову, вот тогда действительно была боль! — простонал он. — Да, боль, потому что копье задело часть меня — настоящего МЕНЯ! Это случилось в Силистрии, когда мы разгромили Оттоманскую империю. О, я знаю, что такое боль, друг мой! Мы с ней старые знакомые. В 1204 году в Константинополе... это был греческий огонь. В качестве наемника я присоединился к Четвертому Крестовому походу в Заре, но, к сожалению, меня сожгли в самый разгар нашего триумфа. Однако они дорого заплатили! Целых три дня мы грабили, насиловали, убивали. Наполовину уничтоженный, прожженный почти до самого сердца настоящего я, испытывая страшные муки, я убивал больше всех! Человеческая оболочка иссохла, но Вамфир оставался живым. А теперь вот это! Я пригвожден к полу, искалечен, огонь найдет и уничтожит меня. Греческий огонь в конце концов потух и потерял свою силу, но это пламя не погаснет. Человеческие боль и муки... мне они не знакомы, мне нет до них дела. Что они в сравнении с болью Вамфира?! Пронзенный колом, я должен буду гореть, визжать, корчиться в огне и постепенно таять? Нет! Этого не должно быть!..»
Вот почти в точности его слова — я их хорошо запомнил. Я думал, что он просто бредит. Может быть, он был историком? В том, что он человек образованный, я не сомневался. Огонь подкрадывался все ближе, жара стала нестерпимой. Я не мог больше оставаться рядом с ним, но в то же время не мог его бросить, во всяком случае пока он находится в сознании. Я достал кусок ваты и бутылочку с хлороформом...
Угадав мои намерения, он выбил откупоренную бутылочку из моих рук. Ее содержимое выплеснулось наружу, вспыхнуло голубоватым пламенем и исчезло.
«Идиот! — прошипел он. — Так ты убьешь только мою человеческую сущность!»
Одежда на мне стала нестерпимо горячей, а языки пламени плясали возле самой гладильной доски, подбираясь ближе и ближе. Мне нечем было дышать. Не в силах бросить его, я закричал:
«Почему вы не умираете? Ради Бога, умрите!»
«Бог? — он открыто насмехался надо мной. — Ха! Даже если бы я верил в него, рядом с ним для меня нет места! Мне не место в вашем раю, друг мой!»
На полу среди прочих упавших с письменного стола вещей я заметил нож для разрезания бумаги. С одной стороны он был необычайно острым. Подняв с пола нож, я приблизился к мужчине, собираясь перерезать ему горло. Он как будто прочитал мои мысли.
"Этого недостаточно, — сказал он. — Голову следует отрезать полностью”.
"Что вы такое говорите?” — спросил я.
Он впился в меня глазами и позвал:
"Подойди ко мне”.
Не в силах сопротивляться, я склонился над ним и протянул нож. Взяв нож из моих рук, он отшвырнул его в сторону.
"А теперь мы сделаем по-моему, — сказал он. — Так, как следует поступить”.
Заглянув в его глаза, я полностью попал под их власть. Взгляд был... магнетическим! Если бы он продолжал молча смотреть на меня такими глазами, я не смог бы сдвинуться с места и сгорел бы вместе с ним. Я был уверен в этом тогда, уверен и сейчас. Искалеченный, раздавленный, распоротый, словно рыба при разделке, он продолжал обладать огромной властью!
«Пойди на кухню, — сказал он, — и принеси нож для разделки мяса, самый большой. Ну, иди же!»
Его слова заставили двигаться мои ноги, но глаза, нет, его разум продолжал владеть моим разумом. Я прошел сквозь сгущающийся дым и приближающееся пламя и вернулся обратно. Когда я показал ему принесенный нож, он удовлетворенно кивнул. Комната пылала вовсю, и одежда на мне начала дымиться, а волосы на голове трещали от жара.
"Твоя награда...” — сказал он.
"Мне не нужна никакая награда”.
"Но я хочу, чтобы ты ее получил. Я хочу, чтобы ты знал, кого уничтожишь этой ночью. Моя рубашка... разорви ее у воротника”.
Я повиновался, а когда наклонился ниже, мне показалось, что во рту у него, чуть приоткрытом в тот момент, двигался не язык, а нечто совсем другое. Он дышал мне в лицо, и запах был зловонным. Я хотел было отвернуться, но он продолжал удерживать меня взглядом, до тех пор пока я не завершил начатое дело. На шее у него на золотой цепочке висел тяжелый золотой медальон. Расстегнув цепочку, я снял ее и положил в карман.
"Вот так, — вздохнул он. — Я заплатил тебе сполна. А теперь сделай то, что должен”.
Крепко зажав нож, я поднял было дрожащую руку, но тут...
«Подожди, — сказал он. — Я испытываю сильное искушение убить тебя. У нас, Вамфири, сильно развито, как вы говорите, чувство самосохранения. Но я знаю, мне не на что надеяться. Та смерть, которую подаришь мне ты, будет чистой и милосердной, в противном случае меня ждут кошмарные муки, медленная и невыносимо страшная гибель в огне. И все-таки я могу нанести тебе удар раньше, чем нанесешь его ты, или одновременно. И тогда нас обоих ждет ужасная смерть. Поэтому... подожди, пока я закрою глаза, и тогда бей — сильно и наверняка, а затем беги! Бей и тут же отскакивай в сторону. Ты все понял?»
Я кивнул.
Он закрыл глаза.
Я нанес удар.
В тот самый миг, когда прямое блестящее лезвие коснулось его шеи, может быть, чуть раньше, еще до того, как оно отсекло голову, глаза его резко открылись. Но он предупредил меня, и я помнил его слова. Как только голова отлетела и из раны хлестнула кровь, я отпрянул назад. Крутясь и подскакивая, голова катилась среди горящих книг. Но, клянусь Богом, пока она катилась, как бы она ни поворачивалась, полные осуждения глаза неотрывно смотрели в мою сторону! И о Боже! Его рот, его рот и то, что было внутри! Раздвоенный, похожий на змеиный язык, скользкий, дрожащий, блуждающий по губам, мгновенно ставшим из красных мертвенно бледными!..
Но худшее было впереди — его голова менялась на глазах. Кожа плотно обтянула череп, который в свою очередь изменил форму, превратившись в вытянутую морду огромной собаки или волка. Свирепо горящие глаза, прежде желтые, приобрели цвет крови. Верхние зубы накрыли нижнюю губу, прижав к ней раздвоенный язык, а огромные клыки стали изогнутыми и острыми, как иглы!
Все это правда! Я видел это! Я видел это наяву! Но длился кошмар несколько мгновений, а потом голова стала на глазах исчезать. Наверное, все дело было в жаре, потому что только невероятный жар мог привести к тому, что голова начала пузыриться и таять. Ужас пригвоздил меня к месту. Я замер, а затем бросился прочь — подальше от по-прежнему не сводящей с меня глаз, чужой, разрушающейся головы, подальше от обезглавленного тела, с которым тоже начало происходить нечто ужасное!.. А потом оно полностью разрушилось...
Если вы помните, я накрыл тело пиджаком, чтобы не видеть страшных ран. Теперь какая-то невидимая сила изнутри приподняла его, а потом пиджак зашевелился и разлетелся на две половины, которые, кем-то в ярости отброшенные, взлетели к потолку. Вслед за этим из живота буквально выскочило заостренное на конце щупальце — оно было покрыто белыми чешуйками, судорожно извивалось и вертелось во все стороны. Словно дьявольская плетка, оно крутилось в воздухе, изгибалось, будто что-то искало среди дыма и пламени!
Потом щупальце поползло по полу, судорожно обследуя горящую комнату, но при этом ловко уклоняясь от огня. Я вскочил на стул и скорчился на нем, парализованный ужасом. Со своего возвышения я мог
