обстоятельств стала матерью до того, как стала женой, а теперь к тому же оказалась замешанной в события гражданской войны.
– Разделенные мечом, – продекламировала Николь, вспомнив какой-то сериал, который видела еще в школьные годы.
И хотя ее все еще одолевали страх, отчаяние и чувство безнадежности, она впервые ощутила радостное возбуждение от ситуации, в которой оказалась.
«Если я смогу относиться ко всему этому, как к своей новой роли, – подумала она, – если я смогу сыграть ее безупречно, тогда все будет хорошо».
Но сказать и сделать – это не одно и то же, и когда погас дневной свет и комната погрузилась во мрак, Николь уже не была так уверена в себе, она с трудом представляла, что может произойти дальше, и заглядывала в будущее с трепетом и тревогой.
От души поев и выпив два бокала красного вина, она крепко уснула и проснулась только утром, разбуженная громким плачем малышки, которая требовала, чтобы ее накормили. Поражаясь тому, как ловко это у нее получается, Николь умело вытащила девочку из колыбели, и ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что та вся мокрая и необходимо поменять пеленки. Для этого нужно было встать с кровати и подойти к столу, над которым висело зеркало. Крепко прижимая к себе ребенка, Николь пересекла комнату и, положив сверток на плоскую поверхность стола, развернула квадратный кусочек грубого льна, который в середине семнадцатого столетия, по всей видимости, считался пеленкой.
Освободившись от пут, крошечное создание начало дрыгать ножками, и Николь обнаружила, что ее прежнее отвращение к детям исчезло, а вместо него появились любопытство и интерес. Она никогда прежде не видела только что родившихся детей, и ее поразило то, насколько малышка была маленькой и хрупкой. Она решила подмыть девочку и налила из кувшина в небольшой тазик прохладной воды. Потом очень осторожно опустила туда крошечную попку ребенка. Малышка заплакала от холода, но тут же замолчала, как только Николь завернула ее в чистую льняную пеленку. Вдруг Николь поймала свое отражение в зеркале и, слегка нервничая, заставила себя приблизиться к зеркалу и рассмотреть «Арабеллу Локсли» повнимательней.
Хотя девушка, смотревшая из зеркала, не обладала той пикантной внешностью, которая особенно восхищала Николь, ее лицо без всяких сомнений выдержало бы критику тонких ценителей красоты всех эпох. Тяжелые пряди золотистых волос поблекли и спутались из-за того, что ей только что пришлось пройти через роды, но стоит их вымыть, как они вновь засияют жизнью и красотой, обрамляя круглое, нежное личико. Глядя с удивлением на это личико, Николь заметила маленький подбородок, полные чувственные губы и глаза, цвета морской волны, очерченные длинными темными ресницами. Ничего утонченного и светского не было и в помине, вместо этого она видела перед собой классическое миленькое личико, и его вид заставил Николь даже затаить дыхание.
– Да, ты совсем не в моем вкусе, детка, – вслух сказала она, но тут ей стало неловко от того, что она критикует того, кто не может ей ответить.
И все же слова ее были правдой: не было ничего общего между той тонкой женщиной с мальчишеской фигурой, которой гордилась актриса, и этой женщиной, чья красота признавалась во все времена и которая смотрела сейчас на нее из зеркала.
– И фигура у тебя просто ужасная, – сказала Николь, но опять почувствовала себя глупо.
Ведь Арабелла только что родила ребенка, и разве можно было ожидать, что ее фигура будет похожа на холеную, хорошо тренированную и доведенную до совершенства специальными упражнениями фигуру Николь. Однако мысль о том, что ей придется теперь жить с телом другой женщины, начала уже пугать Николь все больше, и актриса поспешила обратно в постель, осознав, что ее начало трясти. Тем более что малышка, которую она положила в колыбель, все продолжала плакать, напоминая тем самым, что ее так и не накормили.
– О, прошу тебя, заткнись, – умоляюще сказала Николь, – я все равно не смогу справиться с тобой одна, – но плач становился все громче, и она была вынуждена взять ребенка на руки.
Но чем сильнее она старалась ее укачать, тем громче кричала девочка.
– Я ведь даже не твоя мать, – пробормотала она, глядя на нее и стуча зубами, – я тебя не рожала.
Тут она вспомнила, какую ужасную боль она испытала, когда проходила сквозь свет. Еще она вспомнила, как огромно было ее желание вернуться назад. Так что, наверное, в какой-то мере она причастна к появлению малышки. Внезапно ей стало жаль бедную крошку, она приложила ее к груди, и та сразу замолчала, начав сосать.
– Это просто невероятно, – вслух произнесла Николь. – Ты можешь себе представить, я ведь никогда даже не хотела иметь детей, а теперь вот у меня есть ты. И даже, представь себе, я дала тебе имя. Ты слышишь? Тебя зовут Миранда. Миранда Морельян, – ей вдруг пришло в голову, как красиво звучало бы это имя на сцене. – Сегодня вечером, – продолжала она громче, – роль Гедды Габлер исполняет наша восходящая юная звезда – Миранда Морельян.
Вдруг она испуганно замолчала. Дверь в комнату начала медленно открываться, и Николь поняла, что, наверное, кто-то уже давно стоял в темноте и слышал все, что она говорила. Не зная, что ей делать, она поступила, как самый настоящий «храбрец» – нырнула с Мирандой под одеяло. Но прежде, чем делать это, она заметила, что из открытого проема двери на нее внимательно смотрит мужчина с тонкими чертами лица и темными, горящими глазами.
Проснулась она от холодного солнечного света и пронзительного свиста. Выглянув из-под одеяла, Николь обнаружила, что Эммет, находившаяся в комнате, уже успела позаботиться о ребенке.
– Поздравляю, госпожа Арабелла, вы очень хорошо спали. Ночью вернулся ваш отец. Неужели вы не слышали шум? – спросила она, оглянувшись через плечо.
Так вот что за «привидение» смотрело на нее в ранний утренний час. Николь вздрогнула:
– Нет, я ничего не слышала. Проснулась среди ночи, покормила Миранду, потом снова уснула и спала до сих пор.
– Миранду? Вы так назвали девочку?
– Да, мы с Майклом вчера так решили.
Эммет приложила палец к губам:
– Не произносите это имя. Сэр Дензил запретил упоминать его. Потому что, говорят, король со своим войском захватил Йорк, и теперь вся страна оказалась втянутой в гражданскую войну.
– Сейчас 1642 год? – спросила Николь, вспомнив, что в 1992 году страна отмечала трехсотпятидесятилетие начала гражданской войны.
– Конечно. Мне бы очень хотелось, чтобы вы постарались взять себя в руки.
– Мне кажется, что я отлично с этим справляюсь, – грубовато ответила актриса, – никто больше не собирается закатывать истерик.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, и не собираюсь вас больше слушать, – служанка ответила ей почти сердито, чем снова напомнила Николь всю нелепость ее положения.
В самом деле, какое дело людям, целому народу, которого кучка знати втянула в кровавую войну, где брат готов убить брата, до глупой и непонятной болтовни женщины, чей разум помутился при рождении ребенка?
– О, Господи! – простонала Николь, и Эммет посмотрела на нее с беспокойством.
– Вы себя хорошо чувствуете? Сэр Дензил собирался зайти проведать вас.
– В самом деле? Тогда я встаю.
– Но это невозможно. После родов женщина должна лежать, по крайней мере, две недели.
– Ничего не могу поделать. И потом, я прекрасно могу посидеть в кресле возле камина. Так что давай, помоги мне встать с кровати и принеси горячей воды. Я собираюсь искупаться.
Если бы она только знала, каких усилий потребует это занятие, подумала потом Николь, она бы вполне ограничилась тем, что сказала, что хочет просто вымыться. Но, приняв решение, она твердо решила не отступать и довести дело до конца. С видом преувеличенного недовольства две служанки внесли в спальню огромное деревянное корыто, потом появилось множество слуг, каждый из которых нес ведро, и они
