положить всему этому конец. С силой, горечью и отчаянием, на которые способен человек из двадцатого столетия, ей захотелось оказаться дома.
– Конечно, то время ужасно и с каждым годом становится все отвратительней, но я к нему привыкла, – вслух пробормотала Николь, обнаружив, что горько всхлипнула, готовая разреветься.
– Да вы не волнуйтесь, – проговорил мальчишка-садовник, не поняв ни слова из того, о чем она говорила, – пусть мне лучше отрежут язык, но я ни за что вас не выдам.
– Вы очень скучаете по господину Майклу? – шепотом спросила Эммет, встав таким образом, что загородила собой Николь от пристального взгляда сэра Дензила.
– Да, да, – проговорила актриса, понимая, что не лжет.
– Уверена, скоро вы с ним встретитесь.
– Что заставляет тебя так думать? – спросила Николь, зная наверняка, что девушка не могла видеть, как мальчик передал ей записку.
– Потому что я попросила об этом фей.
И тут Николь расплакалась, ее переполняло странное чувство, и она ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поняла, что, говоря по совести, ни одна женщина в мире не любила ее, а в лице этой простой деревенской девушки она нашла такую преданную подругу, которая была способна на то, чтобы на Иванов день загадать желание не для себя, а для своей госпожи.
– Подойди ко мне, – сквозь слезы пробормотала Николь и изо всех сил обняла Эммет.
– Я готова умереть за вас, – прошептала девушка, – не терзайтесь так.
– Скажи мне, – вместо ответа проговорила Николь, – ты стала так относиться ко мне с тех пор, как родился ребенок?
– Нет, гораздо раньше, – ответила служанка, – просто теперь я поняла, насколько вы ранимы.
Николь была вполне удовлетворена таким странным ответом.
Записку она прочитала поздним вечером, при свете свечи, скрывшись от посторонних глаз под тяжелым пологом дубовой кровати.
«Дорогая, – говорилось в ней, – я пишу тебе из Лондона, но собираюсь вскоре уехать отсюда. К тому времени, как это послание дойдет до тебя, я уже буду в Оксфорде. Буду ждать тебя в Овечьей роще возле нашего дерева в Иванов день, начиная с сумерек и до захода солнца. Если ты не придешь, я все пойму, но я буду там, чего бы мне это ни стоило. Всегда и во всем преданный тебе, и, несмотря на то, что ты не носишь мою фамилию, все равно твой муж Майкл».
Николь улыбнулась тому, как подписался любовник Арабеллы, и подумала, что людей из этого далекого столетия нельзя критиковать, потому что они по-настоящему искренни. Она снова растрогалась, вспомнив благородный жест Эммет. Встав с постели, она подошла к окну и еще раз посмотрела на костер, в который девушка бросила свои волшебные травы, которые отпугнут злых духов от этого прекрасного места. Он все еще ярко горел, и даже в этот поздний час несколько слуг танцевали вокруг него.
На нее накатились тяжелые мысли. Она вспомнила, что Кромвель не только закрыл все публичные места для развлечений, но и отменил праздник Рождества, запретил употреблять в пищу специи, потому что они распаляют страсти, не говоря уж о том, как жестоко его приспешники разоряли огромные красивые дома тех, кто пытался противиться его порядкам. В тот момент ее поразило то, что пуритане отменили все эти мистические обряды, а гражданская война положила конец празднеству, свидетелем которого она стала сегодня. Стараясь трезво оценить все недостатки нынешнего короля, его несостоятельность как монарха, она не могла не признать, что он все-таки сильный и выдающийся человек, что он мог бы навсегда остаться таким в истории, если бы не Оливер Кромвель, который заявил на всю страну, что король не кто иной, как старый, никчемный брюзга.
«Но не мне об этом судить, – подумала Николь, медленно возвращаясь в постель. – Господи, не дай мне испытать все это в полной мере. Пожалуйста, помоги мне вернуться. Пожалуйста!»
Но страх был сильнее ее, страх не уходил, и она долго ворочалась с боку на бок. Она боялась, что может никогда уже больше не вернуться в девяностые годы двадцатого века, что навсегда обречена жить в семнадцатом столетии и ей больше никогда не попасть в свое время.
Было совсем нетрудно выяснить, какая из окружающих Хазли Корт многочисленных рощ называется «Овечья», а вот вопрос с «нашим деревом» был намного сложнее. Так и не выяснив ничего определенно, Николь, однако, подбодренная желанием увидеть Майкла, выскользнула из дома, как только начали сгущаться сумерки. В голове у нее была путаница, ее радовало то, что они наверняка будут заниматься любовью, и мысль о том, что это будет соитие двух людей из разных столетий, ужасно возбуждала ее.
Когда же солнце, наконец, стало клониться к закату, она скользнула под сень огромных деревьев, надеясь, что никакого риска нет. Потом Николь поняла, что в лесу никого нет, что все население Англии состоит сейчас от силы из пяти миллионов жителей, а ее ночная прогулка в лесу делает честь жителю двадцатого века. Она пробиралась по сумрачному лесу, размышляя обо всем этом, и сердце ее бешено колотилось. В поисках Майкла, она несколько раз позвала его.
– Я здесь, – наконец услышала Николь и побежала на голос.
Она увидела его под огромной раскидистой березой, куртку из бычьей кожи он скатал и положил под голову, а сам сидел на одеяле, аккуратно расстеленном прямо на земле.
«Ничего не скажешь, – подумала Николь, – он хорошо подготовился». Но колкость так и не слетела у нее с языка, когда она увидела, с каким счастливым лицом он вскочил на ноги, бросаясь к ней навстречу.
– Арабелла, ты пришла!
– Да.
– Благодарю тебя, Господи! – и он тут же опрокинул ее на землю рядом с собой.
Ее немного шокировало, что Майкл, не говоря ни слова, сразу приступил к делу, целуя ее в губы и лаская грудь. Но она тут же поняла, что она для него – старый партнер и любимая женщина, которая понимает: во время войны все надо делать быстро, и ему нужно возвращаться в свой отряд, а ей – домой. И этот натиск заставил Николь забыть, что в подобной ситуации она всегда была главной, заставляя партнера полностью подчиняться ей и делать то, чего хочет она. Вместо этого она почувствовала, что полностью захвачена его страстью, и испытала почти девический испуг и волнение в тот момент, когда он вошел в нее. Прижимаясь к нему всем телом и повторяя все его движения, она вдруг осознала, что никогда еще не получала такого удовольствия от секса. Потом, словно молния вспыхнула у нее в голове – она достигла оргазма и уголком сознания поняла, что Майкл Морельян тоже достиг его лишь на какое-то мгновение позже, чем она.
– О, любимая, – прошептал он, – я уже забыл, как это здорово.
– Так, значит, у тебя никого не было? – с любопытством спросила Николь.
– Конечно, никого, – он лег рядом с ней, не выпуская ее из объятий, и лежа так, с закрытыми глазами, вдруг произнес: – Все-таки роды сильно изменили тебя.
– Каким образом?
– Ты перестала сдерживать себя. Никогда не подозревал в тебе такую страсть. Я чуть было не поверил в тот глупый бред, будто ты стала кем-то другим.
– И все же ты в это не поверил?
Он открыл глаза:
– Как я могу в это поверить? Ведь я смотрю на тебя и прекрасно вижу, кто ты.
Николь замолчала, подумав о том, не стоит ли ей еще раз попытаться убедить его в своей правоте. Но она чувствовала приятную истому, свежий воздух летней ночи, наполненной голосами птиц, настраивал на умиротворенную ленивую дремоту, и она решила: сейчас не время что-то доказывать. У нее просто не хватит на это сил.
– Тебе видней, – пробормотала она и почти тотчас уснула в объятиях Майкла.
Когда она возвращалась в Хазли Корт, стояла ночь, полная лунного света. Посмотрев на небо, Николь подумала, что никогда еще не видела такого количества звезд и не замечала глубины черного, безоблачного неба. Ей казалось, что в ее столетии все эти небоскребы, антенны и заводские трубы портят красоту неба и отбивают всякое желание смотреть на него. Немного посмеявшись над своим открытием, она побрела к
