когда кто-нибудь из нас проходил мимо, он неизменно вставал и пытался перерубить неподатливый главный корень, чтобы ослабить наконец сопротивление древнего гиганта. В очередной раз прервав работу, папа взял ведра и отправился к ручью за водой, а я подхватил топор и стал колотить по пню.
Мама сидела в хижине, укладывая волосы, и ждала, когда папа вернется, чтобы начать воскресное чтение Библии, которое все мы очень любили, поскольку с тех пор, как отец решил поселиться у нашего ручья, ни на что другое, кроме работы, не оставалось времени. Все же по воскресеньям, после Библии, мама с папой читали мне и другие книги, которые они привезли с собой. Больше всего я любил поэмы «Мармион» и «Лочинвар», но и некоторые другие, такие, как «Стихи древнего матроса», мне тоже нравились.
Вдруг мама появилась на пороге и как-то необычно, не своим голосом закричала:
— Кон, быстро иди сюда… Быстро!
Я испугался, потому что это было совсем не похоже на маму, но повернулся и побежал к дому, не выпуская из рук топор.
Мама оставила небольшую щелку в двери. Я услышал, как скрипнуло распахнувшееся окно, и тут же раздался выстрел из папиного ружья. Я обернулся посмотреть, в кого стреляла мама. Но тут ружье бухнуло еще раз, в ответ просвистела стрела… и мамы не стало.
Позже, умудренный горьким опытом, я радовался, что все произошло именно так. Тогда же со всех ног бросился к двери, но было уже слишком поздно. Услышав настигающие шаги за спиной, я повернулся и замахнулся топором. Индеец схватил меня за руку и с силой вырвал его, а я смотрел ему прямо в лицо — лицо первого в моей жизни апача.
Много часов спустя, когда мы уже пересекли мексиканскую границу и направились в Сьерра-Мадре, я отчетливо представил лицо отца в ту последнюю минуту. Меня вывели из дома и поволокли к ручью. Там на берегу и лежал папа, пронзенный тремя стрелами. Одна стрела попала ему в спину, две другие — в грудь. Он повернулся, чтобы лицом встретить свою смерть. Будь у него тогда ружье, он имел бы шанс постоять за себя.
Его предупреждали никогда не выходить из дома безоружным, но до того момента папа не видел живых индейцев и недооценивал их коварства. Вот почему всю свою жизнь я не расстаюсь с ружьем.
Они забрали пятьдесят волов, всех лошадей, мулов и несколько баранов. Первыми съели баранов, потому что те замедляли движение, затем мулов, чье мясо у апачей высоко ценилось.
Индейцы привели меня в самый удаленный уголок Сьерра-Мадре, к истокам реки Бависпэ. Я никогда не видел более дикого, леденящего душу, но прекрасного места. Мы взбирались по таким тропам, по которым, казалось, и белка вряд ли отважилась бы подняться. Даже олени, оступившись, падали в пропасть на острые зубцы скал. Но апачи не обращали на это внимания.
Холодные, прозрачные воды Бависпэ зарождались в тени горных хвойных лесов. Первозданный простор этой страны поражал воображение. Там я прожил бок о бок с апачами целых три года, постоянно строя планы побега.
Я никогда не открывал моих чувств. Старый охотник, забредший однажды в наш лагерь, сказал мне, что единственный способ обрести свободу — во всем им подражать и стать индейцем, лучше, чем они сами. Я энергично взялся за дело, и вскоре они стали мне помогать.
К двенадцати годам я был отменным следопытом и охотником, и никто из апачей не мог сравниться со мной в верховой езде. Они никогда не были такими хорошими наездниками, как кайова или команчи. И вот однажды большая группа воинов отправилась на север к границе. Два дня спустя я выкрал пони, незаметно улизнул по тропинке, разведанной во время охоты, и отправился на восток в надежде, что они не станут искать меня там.
Две недели я не покидал страны, живя по законам апачей, а затем на лошади переплыл Рио- Гранде.
Полуголодный, прикрывая свои лохмотья украденной непомерно большой накидкой, на измученном пони я въехал в заброшенный лагерь, располагавшийся недалеко от реки. В лагере оставались трое, и двое из них направили на меня ружья прежде, чем я успел открыть рот. Третий же сидел на песке и с любопытством меня разглядывал.
— Апач! — завопил один из них. — Боже милостивый, да это апач!
— Сэр, — успокоил его я, — мое имя Кон Дюри, меня захватили в плен.
— Ну ладно, дружок, — предложил третий мужчина. — Слезай с коня и присаживайся к нашему костру. А то еда остынет.
Его звали Джеймс Сазертон. Он всего несколько месяцев прожил за пределами Англии, хотя у него был опыт военной службы в Индии и на Северных рубежах.
Когда я поел, он выслушал мой рассказ и задал бесчисленное множество вопросов о том, как живут апачи. На них только апач мог ответить лучше меня.
— Что же ты собираешься делать теперь? — поинтересовался он
— Сначала найду работу, — ответил я, — и достану одежду.
— А ты не забыл про учебу?
— Да, сэр.
— У тебя остались родственники? Друзья?
— Никого, сэр.
— Хорошо, попробуем поискать тебе работу прямо здесь. Мне как раз нужен помощник в табуне.
Тут вмешался большой, мрачный человек с бородой.
— Я позабочусь о лошадях, мистер Сазертон. Мальчишка может сбежать. Или оказаться шпионом краснокожих.
— У меня на сей счет свое мнение, — остановил его Сазертон тоном, не допускающим возражений.
— Я беру тебя, Кон. А сейчас ложись спать.
Человека с бородой звали Морган Рич, и я никогда не забуду этого имени. Боб Фланг был его постоянным спутником. Джим Сазертон нанял их обоих в Сан-Антонио.
Я до сих пор не могу понять, что заставило Джима Сазертона избрать тот маршрут, но он направился в страну Биг-Бэнд, самое дикое место во всем Техасе, где лишь двадцать пять процентов земли были хоть мало-мальски освоены. Скорее всего, его влекли края, по которым еще не ступала нога цивилизованного человека, но у меня скоро сложилось впечатление, что Морган Рич и Боб Фланг преследовали свои цели, последовав за Джимом.
Получилось так, что я знал больше всех о стране Биг-Бэнд, поскольку индейцы, державшие меня в плену, часто ее навещали. Время от времени они воевали там с команчами, незаметно исчезая, когда их дела становились плохи.
Апачи, которые, казалось, искренне меня полюбили, много рассказывали о стране Биг-Бэнд.
Кроме пони, на котором я сбежал, и куска рваного одеяла, мне удалось унести с собой из их лагеря еще почти новый револьвер, который я подобрал возле тела индейца, погибшего в одной из стычек. Должно быть, он сам позаимствовал его у павшего бойца днем раньше и никому не сказал о своем трофее, поэтому его не искали, вообще не подозревали о его существовании.
Спрятав револьвер в камнях, я ждал своего часа.
Вместе с новыми знакомыми мы построили каменную хижину у подножия Бурро-Меса, недалеко от ручья, и поселились в ней, потом обнесли оградой загон для скота и завели небольшой огород, следить за которым стало моей обязанностью. Нам удалось поймать несколько диких лошадей, однако большинство из них не стоили того.
Время от времени мы все наезжали в Сан-Антонио. В одну из таких поездок Морган Рич и Боб Фланг уволились.
В тот день, вернувшись на ранчо, Джим Сазертон взялся за мое образование.
С горем пополам мы приступили к изучению литературы. Я читал ему отрывки из «Мармиона», которые запомнил во время домашних чтений, а он рассказывал мне все, что мог вспомнить из английской литературы, истории, знакомил и с другими предметами. Когда-то в Англии он работал инструктором в военной школе, кажется в Сандхурсте, и был первоклассным учителем. Я же обучал его искусству выживания, чтения следов — всему, что сам узнал от апачей.
Мы проводили много времени вместе, разъезжали по горам верхом, бывали в Сан-Антонио, Остине, а однажды добрались даже до Нового Орлеана. Там пошли в банк, и Сазертон снял со счета довольно
