главной улице, на Сумской, и по вечерам он говорил жене: 'Пойдем пройтица'. Это был мастер на все руки, и он неплохо зарабатывал, хотя и не имел высшего образования. Но однажды Петя поехал в командировку, из которой вернулся… инженером! Смеясь, рассказал жене, что купил подлинный диплом.
На выпускном вечере в Харьковском университете, когда Кора закончила химфак, она познакомилась с Дау. Он пришел на вечер и попросил кого-то из коллег:
— Познакомьте меня с самой хорошенькой девушкой.
Ну, конечно, это была Кора Дробанцева.
Кора была смелая, ее трудно было обескуражить, застать врасплох. Помню, как ей удалось за две минуты вернуть спокойствие в нашу семью. Это было связано с Надей, она тогда училась на четвертом курсе, и незадолго до того рассталась с молодым человеком, за которого чуть не вышла замуж. Впрочем, романа никакого не было, они несколько раз ходили в кино, он ее провожал и раза два поцеловал. Звали его Филипп, Филя. Он был худой и мрачный, а Надя очень милая, веселая и так прекрасно училась, все обрадовались, когда она решила больше не встречаться с Филей. Но когда она сообщила об этом своему поклоннику, он сказал, что так с ним никто не смеет обращаться. Она, мол, вела себя таким образом, что он считал ее своей будущей женой.
Дальше — хуже. Надя достала из почтового ящика письмо, в нем лежала ее фотография с выколотыми глазами и порезами на шее; Филя шел за ней по пятам, когда она отправлялась в институт, и когда возвращалась домой; в институт ее провожала бабушка, обратно — группа студентов. Дома у нас все боялись, что Филя ее ранит, все это было ужасно.
Но как-то вечером, когда ненормальный бывший жених позвонил, чтобы покуражиться, к телефону подошла Кора.
— Надю! — потребовал тот.
— Филя, вы — говно.
— Вы не имеете права! — заорал оскорбленный донжуан. — Имею. Вы разонравились моей сестре, и все. Точка. Мужчина в таких случаях уходит. А говно распускает сопли. Кора повесила трубку. Больше о Филе никто не слышал.
Петру Леонидовичу Капице приписывают фразу: 'Беда Дау в том, что у его постели сцепились две бабы: Кора и Женя'. Это когда после автомобильной катастрофы начались скандалы между женой Корой и соавтором Дау, Евгением Михайловичем Лившицем.
Но взаимная неприязнь началась раньше, еще с тех пор, когда Лившиц занимал одну комнату в квартире Дау. Ну, а когда Дау не стало, и Коре кто-то сказал, что соавтор ее мужа получил деньги в каком- то немецком издательстве и за себя и за своего патрона, вот тогда Кора сорвалась. Я обо всем узнала от нее по телефону. Зная, что ее враг номер один очень пунктуален, она ждала его неподалеку от гаража около десяти часов вечера. Вокруг — ни души. Подъехал Женя, поставил машину, и, когда он запирал свой бокс, она нанесла первый удар. Он выронил ключ и бросился бежать. 'Ты не представляешь, как он быстро бегает!' воскликнула моя тетя. Кора ежедневно занималась гимнастикой, она сумела догнать беглеца у его двери, но он никак не мог вставить ключ в замочную скважину, и тут она начала нещадно колотить его длинной палкой для гимнастических упражнений. 'Он как-то странно повизгивал, а я все колотила его по заду, уже ничего не соображая, так далеко заводила палку и била с таким размахом, что могла бы перебить позвоночник, поэтому целилась пониже спины'.
Я заплакала. Она возмутилась:
— Значит, тебе Женьку жалко! А меня кто пожалеет?!
Я ей напомнила Митрофанушкин сон — 'Бедная матушка, ты так устала, колотя батюшку!'. Она возразила:
— Мое дело швах. Я забаррикадировала дверь и выходить в ближайшие дни не буду. Ты мне завтра привези хлеба, ладно? К телефону я не подхожу, если что важное, звони так: три раза подряд и сразу клади трубку, на четвертый раз я трубку сниму, но буду молчать. Кора упомянула, что позвонила только Кириллу Семеновичу Симоняну, и мне захотелось узнать его мнение обо всем случившемся.
— Какое мнение, я ржал, — спокойно ответил врач, хорошо знавший всех действующих лиц. — Успокойте, бога ради, вашу тетю. Ни в какую милицию Лившиц жаловаться не пойдет. Так же, как и в поликлинику. Если бы он сунулся в какое-нибудь учреждение с таким делом, там бы все по полу валялись от хохота, что баба его побила по жопе палкой.
Кирилл Семенович оказался прав. Кора с неделю сидела дома, несколько раз видела из окна осунувшегося, хромающего соседа, он еле передвигал ноги, опираясь на палочку…
Больше они не общались.
После смерти Дау Кора сникла, у нее пропал интерес к жизни. К счастью, остался любимый сын, Игорь, но все же она угасала. И как-то сразу постарела. Она часто говорила о прошедших годах, о том, стоило ли ей оставаться с Дау, когда у него появились любовницы. Однажды я услышала слова, которые меня потрясли:
— Дауньку нельзя было оставить этим финтифлюшкам. Так, как я, за ним никто бы не ухаживал. Он нуждался в постоянном присмотре, забывал поесть, мог простудиться. Нет, я бы места себе не находила вдали от него. И потом, эти проститутки, они готовить толком не умеют.
Кора была из тех матерей, которых называют сумасшедшими. Сына она любила безумно. Моя мама говорила, что Кору держит на этом свете любовь к Гарику. Держала, да не удержала.
Это трудно объяснить, вроде бы ничего не менялось, но она отдалялась, уходила, замыкалась в себе. Придешь к ней — на столе разложены фотографии Дау, она перекладывает их с места на место, убирать не велит. Перечитывает письма. Ну, и разговоры большей частью о нем.
— Я только сейчас поняла, как он был прав. Конечно, ревность — это варварский пережиток. Ну какое для меня вот сейчас имеет значение, что у него была девушка по имени… ой, я даже имен не помню.
Она говорила медленно, и лицо ее становилось мягче, исчезала горестная складка у рта. Она постарела, но была красивая. Нет, она не молодилась, просто — красивая старуха, хотя это слово старуха — к ней совершенно не подходило. Улыбаясь своим мыслям, она продолжала:
— У меня к его девушкам не то что ревности, у меня даже неприязни нету. Кроме одной идиотки, которая ему не дала.
Тут тетушка строго на меня посмотрела.
— Чего это ты вскинулась? Я ж ничего нецензурного не сказала. Ну как с тобой после этого разговаривать. Эх, ты! Если бы ты не была такой дурой, я бы тебе такое рассказала…
Чтобы как-то разрядить обстановку, я напомнила ей старинный анекдот: бабушка рассказывает внукам, откуда берутся дети. По ее версии — их находят в капусте. Внук тихонько спрашивает у сестры: 'Сказать ей, или пусть умрет дурой?'.
Но вот что осталось неизменным, так это любовь к чистоте: по-прежнему все сияло и блестело, и по- прежнему делала она это легко, без напряжения, словно играючи. Брызнул дождик, тетя придвигает к кухонному столу табурет, залезает на подоконник, раскрывает окно и через пять минут окно вымыто, да так, словно стекла вообще нет.
И чувство юмора тоже осталось в полной мере до самого конца. Как-то утром Кора позвонила и сказала, что получила потрясающее письмо, от кого — говорить не стала. Приедешь — покажу.
Работать после этого звонка я уже толком не могла, и отправилась на Воробьевское шоссе. Это было письмо от Пети, ее первого мужа. Узнав из газет о смерти Ландау, он написал Коре обстоятельно о себе, о своей жизни, вспомнил, что они все-таки бывшие одноклассники.
— Обрати внимание, — заметила Кора, отрываясь от чтения письма, — он ни словом не обмолвился, что мы, мол, любили друг друга и были мужем и женой. Наверное, это не так уж и важно. Но вот что одноклассники — это да!
У этого письма интересный конец: 'Кора, приезжай! Таких свиней заведем!'.
— Нет, ты представляешь?! Это какое самомнение надо иметь! И не забывай, как мы расстались. Я
